Жизнь слишком коротка, чтобы менять убеждения!
НАЗВАНИЕ: Потрясающая бледность
АВТОР: Rosen Kreuz [ICQ 382372508]
ЗАКАЗЧИК: Damien Kreuz
ГОД НАПИСАНИЯ: 2011
СЛОГАН: Когда нечего терять, теряют принципы
БЭТА: Microsoft Word & Rosen Kreuz
РЕЙТИНГ: NC-17
ЖАНР: romance
РАЗМЕР: средний
ОТ АВТОРА: Автор безнадежно влюблен в студенческие годы, одно время даже грезил карьерой профессора в престижном университете, чтобы для него студенчество было вечным. Потому и действия данного «произведения» происходят как раз в университетских условиях.
Автор давно хотел написать что-нибудь на подобную тему, но не знал, каких персонажей брать: готовых или собственных. А тут такая возможность, выполнить это по просьбе. Но не добившись четкого ответа, чего хочет заказчик, автор импровизировал.
Но самое главное, что «произведение» подарочное. Некий способ угодить имениннику. И автор надеется, что когда-нибудь сможет дарить свои книги в пафосной обложке, а не эти клочки мыслительного процесса.
Сюжет навеян тремя к/ф: «Сельский Учитель» - 2008г, «Ни одна ночь не станет долгой» - 2002г, «Трещины» - 2009г. Но все же существенно отличается от них. А оригинальные персонажи втиснуты в рамки иных условий и адаптированы под них. Автор часто берет сложившийся образ людей и селит их в совершенно иное время и место, воображая, как они будут вести себя.
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ: Иногда так случается, что между людьми, которые волей судьбы столкнулись, начинает искрить. Это необъяснимо. И не важно кто они, между ними просто искры. Электрический треск слышат только двое, когда их взгляды случайно или специально пересекаются - это так волнительно. И есть один шанс, всего один, что искра долетит до очага, не успев погаснуть, или не будет сдута ветрами страха и сомнений.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Хоть автор давно не грешил подобным жанром, да и давно не специализируется на счастливых концах и порно-сценах, но пришлось пробовать, стараться. Он понятия не имеет, как делал это ранее. Так что, высокохудожественного «произведения» заранее не ждите.
ДИСКЛЕЙМЕР: Права на оригинальные персонажи и сюжетную линию имеет только автор.
СТАТУС: Законченно
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА [Оба главных героя имеют реально существующие прототипы, но здесь, как и в жизни, они романтизированы образом, а имена в некотором роде символичны. Что до фамилий, то они лишь подобраны под обстановку, как декорации под сюжет.]:
Юлий Вольф – 28 лет. Получив ученую степень доктора, устроился в Берли́нский университе́т и́мени Гу́мбольдта.
Дэмиэн Кристен – 18 лет. Студент, поступивший на факультет гуманитарных наук.
Пролог
Осенью начался семестр в Humboldt-Universität zu Berlin, для кого-то очередной, а для кого-то только первый. Одним только предстояло завести здесь новых друзей, а другие весело щебетали со старыми, делясь впечатлениями от летних каникул, которые разлучили их на три долгих месяца, ну а третьи проклинали этот день, столкнувшись с нажитыми за прошлые года обучения врагами.
Во всем университете было шумно и людно. Многие были рады очутиться в храме науки, пропахшим старыми книгами, пластмассой и дюралюминием новой техники, и конечно же студенческим духом. Но далеко не все.
Один из новых студентов внимательно следил за всеми, держась поодаль. Его меланхоличное спокойное лицо не выражало ничего, что могло бы сойти за положительные эмоции, он казался болезненным, благодаря контрасту бледной кожи с темными каштановыми волосами, имеющими неестественный медный оттенок, что делало его похожим на любителя чего угодно, кроме людского общества, тем более в таком количестве. Одет был просто, без излишеств, не из-за отсутствия средств, а из-за отсутствия нужды в самовыражении через внешнюю яркость, да и привлеченье внимания было последней из целей, что он ставил перед собой. Имя его было таким же мрачным и глубоким, составляющим единство с душой – Дэмиэн.
I. Слабость – разновидность силы
Слабость. «Слабость не обезоруживает, она лишь побуждает к новым требованиям» - А. Ламартин
Дэмиэн:
Первый день прошел в совместных прослушиваниях вводных лекций, то есть нескончаемого потока дифирамб университету и профессорско-преподавательскому составу, что утомило не столько физически, сколько морально. Студентам торжественно представили всех их преподавателей и закрепили за каждым курсом своего куратора. Первому курсу гуманитарных наук, то есть нам достался престарелый профессор истории. Из объяснений декана было ясно, что нам бы дали более молодого, если бы таковой вообще был. А то в этом году недостаток кадров, ничего не поделаешь.
После школы пафосный университет Берлина показался избавлением. Ушли условности, стереотипы и прочие ограничители, не дающие воли и возможности самореализации. Но вскоре я понял, что школа была – полем, кишащим змеями и насекомыми, которое я прошел не без укусов, а университет - тайгой, по которой бродили уже более крупные создания, хищники, которые, заприметив тебя, обязательно настигнут и разорвут, если ты конечно не один из них. Но хищником я так и не научился быть, все силы уходили на избежание столкновений, а не их преодоление.
Я не нуждался в принадлежности к какому-либо кругу людей, потому что круга, в котором бы мне хотелось быть, не было. Так вышло, что я казался странным даже тем, кто сам тянул на звание чудака. Но в отличие от остальных, я не пытался примкнуть к их обществу, не мое то было общество. Конечно, я обзавелся парой приятелей, но и они не могли удовлетворить моей потребности в дружбе.
Преподаватели, как и студенты, оказались народом совершенно разноплановым во всех смыслах. Одни были дружелюбны и добры, других раздражало одно мое присутствие. Одни могли выставить за дверь, видя, что я рисую на их лекциях, а не внимаю их донельзя скучным ученым бредням, другие спокойно относились даже тогда, когда я опустив голову на стол спал, пока лектор распинался.
Толика всеобщего безумия выпала и на мою долю, иногда меня выводило из себя негативное отношение, что я отвечал обидчикам что-то едкое, хлесткое и внезапное, и был готов терзать их тела, а иногда равнодушно игнорировал. Я уже не был юнцом, которого могли подавить одни школьные стены. Здесь никто не знал, каким я был до, и у меня был шанс стать другим. Отныне роль жертвы перестала мне подходить. Я мог быть любым, каким мне только хотелось, осталось лишь ослабить власть воспоминаний о том времени, когда я был слишком слаб.
Первый год прошел пресно, кое-где пестрил только дурацкими происшествиями с участием тех субъектов, которые меня недолюбливали. Но так или иначе, меня это задевало в малой степени. А новый учебный год вселял уверенность в себе и надежду на более благоприятные перемены в студенческой жизни. И первая хорошая новость застала меня на собрании в честь того, что наш далеко не юный и слегка маразматичный куратор наконец понял, что с молодежью ему больше не справится, и отдал себя счастливой жизни уважаемого профессора на пенсии. Все были искренни этому рад, потому что было очень тяжело добиться чего-либо от старого человека, озабоченного давлением и погодными катаклизмами, да и совершенно не хотелось из-за него получить ворох проблем с высшим образованием.
И как раз к нам пришел новый преподаватель психологии и философии – Юлий Вольф, ему-то и отдали курировать нашу группу. Нам расписали его достоинства и долго объясняли, как нам с ним повезло. Я почему-то насторожился, уж слишком идеальным был молодой профессор, из описания доцента кафедры. Хотя наш доцент была женщиной восторженной и легкомысленной, очень любившей работать с преподавателями-мужчинами и студентами-юношами. Девушки оказались с ней солидарны, оживились, узнав, что смена старого куратора закончилась, и он уступил ее своему более молодому коллеге, которому едва исполнилось 29 лет. Символично, мне как раз исполнилось 19.
II. Кто же его не любит, ведь он так порочен
Пороки. Они так соблазнительные своей доступной недоступностью. Все могут в них погрязнуть, но не у всех хватает духа. А потому мы все вслух порицаем порочных, но молча восхищаемся их смелостью.
Юлий:
Несколько лет после окончания университета им. Гумбольта я преподавал в International Psychoanalytic University Berlin и Universität der Künste Berlin, но получив степень доктора наук решил, что хочу вновь побывать в родном университете, где я получил свой первый диплом.
Меня на удивление быстро приняли. За лето все дела были улажены и я официально числился в профессорско-преподавательском составе. К осени я уже приступил к работе. Меня сразу же озаботили, принудив курировать группу второкурсников. Я не возражал, хоть и предпочел бы начать курировать неискушенных первокурсников.
Я умел ладить с людьми, особенно с женщинами и благодаря этому мне и выделили аудиторию, что мне показалась самой удобной и свободной, потому я и просил ее для себя. За профессорской кафедрой находилась не большая лаборантская – наследие от ранее обитающих здесь физиков, которая стала моим кабинетом, избавив меня от частого посещения общей кафедры. Я всегда мечтал иметь свой кабинет, отдельно от всех, общение с суетливыми дамами и надоедливыми господами меня всегда утомляло, хоть я и до последнего сохранял лицо. Студентов я любил больше преподавателей, и вот, теперь я стал не просто профессором, а еще и куратором. Особого восторга я не испытывал, но и недоволен не был. Все-таки университет место, где студенты вечно молодые. Одни сменяются другими, но их всех объединяет молодость и присущие ей глупости, это так захватывает дух, даже если ты просто наблюдатель.
Я сидел за столом свой аудитории, ожидая, когда доцент придет со студентами, вручит мне журнал группы, представит старосту, и я смогу начать ознакомительную лекцию.
- Юлий Вольф! – Прозвучало мое имя. Голос доцента, произнесший его, мне не понравился, ровно, как и сам доцент.
Доцентом была полная 35ти летняя женщина, чьи щеки были щедро украшены яркими румянами, как на нарисованных лицах матрешек. Ее красный костюм, состоящий из узкой юбки и распахнутого пиджака, раздражал зрение, потому я старался смотреть в ее сторону реже, чтобы даже боковым зрением не цеплять красного пятна. Как психолог я понимал ее яркое оперение, привлекающее мужчин, но как мужчину меня это ох как раздражало.
Она так нахваливала меня мои заслуги в области науки: написание диссертаций по своим предметам и книг для студентов, что по истечении 15ти минут, которые она украла от моей лекции, все устали и, рассевшись по местам, роняли головы на столы в изнеможении. Даже я сам себе надоел из одних ее рассказов. Но наконец, она выдохлась, как часто используемый яркий фломастер и покинула нас, предоставив право слова мне. И я смог лично познакомиться со своими многочисленными студентами.
Дэмиэн:
Он сидел за преподавательским столом перед рядами пустых парт, и даже когда он сидел, в нем угадывался высокий рост. Зрение меня не подвело, когда он встал поприветствовать доцента и нас, я решил навскидку, что в нем сто девяносто с чем-то сантиметров, не иначе, но выглядел он чуть моложе своих лет, хоть внешняя суровость и делала его необычайно взрослым. Наша пухловатая не высокая сияющая доцент рядом с ним казалась сущим недоразумением.
Юлий. Юлий Вольф. Доцент назвала его имя. Невероятно, как оно ему подходит.
Я подумал, что он наверняка женат на какой-нибудь белокурой прелести, или огневолосой дьяволице, или черноволосой роковой красавице. Но когда Вольф невзначай взмахнул левой рукой, на ней не было даже следа ободка кольца. Удивительно, он так понравился нашему доценту, да и мои одногруппницы вели себя странно, не говоря уже о провокационных вопросах, которые они задавали, когда он спросил, есть ли к нему лично претензии, вопросы или просьбы, что я почти не сомневался в наличии, если не жены, то невесты, если не невесты, то любовницы, если не любовницы, то подруги. Мне всегда было интересно, каково это нравится женщинам. Вот бы спросить, что он чувствует, отмахиваясь от назойливого доцента или уклоняясь от льстивых вопросов и масляных взглядов студенток.
У нас было много разных преподавателей, все они отличались разным вкусом, привычками, взглядами и прочим, это было видно по их внешнему виду. Конечно, каждый был одет строго в соответствии с правилами, только студенты позволяли себе носить что попало, но в каждом чувствовался свой индивидуальный имидж. Но г-н Вольф был совершенно другим. В общем и целом ничего такого уж необычного в нем не было, но атмосфера вокруг него имела иной оттенок. Казалось, Юлию больше подошла бы обстановка алхимической лаборатории, или закрытого ночного клуба, куда не пускают посторонних, а свои носят исключительно черную и красную одежу. Для меня не было секретом, что люди такого типа есть, но я впервые столкнулся с одним из них.
- «Точно, волк!» - Подумал я, разглядывая нового преподавателя психологии/философии. Взгляд его пепельно-синих глаз был каким-то режущим, проникающим в душу, казалось, единожды взглянет и будет знать о тебе, то о чем ты давно позабыл или даже не знал. Впадинки под высокими скулами, тонкие линии бровей с резким разлетом придавали лицу остроты, невыразимого изящества и ледяной суровости, какая присуща только длинной волчьей морде. Сначала казалось, что его гладко уложенные волосы черного цвета без всякого оттенка и отлива, нечто вроде причесок роковых мужчин-шпионов 60х годов, гладко укладывающих волосы, а иной раз и пользуясь бриолином, но когда он повернулся в профиль, оказалось, что волосы собраны в тугой хвост на затылке и тянутся до попы широкой ровной полосой, из которой не смеет выбиться ни один волосок и все нарушить.
Костюм, что на нем был, несомненно, строг, но то была далеко не деловая строгость, в покрое чувствовалась дерзость и смелость, узкий черный галстук напротив был легкомысленно-студенческим, лишенный напускной серьезности, но зато с явным пафосом затянут на шее довольно-таки туго. Моя бабушка бы отозвалась о нем как о человеке «с застегнутой на все пуговицы гордыней». Но самовлюбленным и циничным эгоистом при всех задатках он не казался. Думаю дело в харизме и умении расположить к себе.
Я был поистине восхищен, но скорее тем, что есть такие люди, которые легко могут позволить себе любые дерзкие и порочные поступки, широкие беспринципные взгляды, нисколько не опасаясь резкого осуждения с чьей-либо стороны, о чем красноречиво сообщает их облик и манера вести себя.
Глядя на него, я едва свыкся с мыслью, что он преподаватель, да еще и психологии с философией, при всем моем уважении, ему бы больше подошла работа сотрудника Гестапо. Но психологом он все же был отменным, сразу же понял, кому какой подход подойдет и не ошибся еще ни разу. Он не упустил из виду никого: все выскочки были поставлены на место либо неопределенным жестом, либо красноречивым взглядом, либо коротким емким словом, а тихонь он вызывал на диалог сам. Я бы хотел избежать его внимания, мне было несколько не по себе. Хотя я бы и ощутил бы досаду, узнав, что Юлий все же не заметил меня. Мои надежды остаться не примеченным разрушились буквально три недели спустя.
Я тогда пришел на лекцию за пятнадцать минут и был первым. В общем-то, я часто приходил раньше всех, так как на утренние лекции большинство опаздывало или вовсе не приходило. Аудитория на удивление была уже открыта. Я зашел в пустое помещение, сел на свое место, начал рыться в рюкзаке, извлекая из него лекционную тетрадь и прочее, и даже не заметил, как из внутреннего кабинета вышел г-н Вольф, и сел на край стола, что стоял перед моим и прижал меня взглядом к стулу. Я испуганно вскинул глаза, заметив его, автоматически произнеся:
- Здравствуйте.
- Доброе утро. – Он сказал это как-то торжественно, но тихо и присовокупил к приветствию усталую улыбку. Немого подождав, произнес: - Снова первый. И почему же Вы не работаете на моих лекция хоть и порываетесь учиться? Ведь Вам есть что сказать, я же вижу.
Ну не мог же я сказать, что мне не даются групповые дискуссии на серьезные темы, когда хватает тех, кто готов смело выкрикивать нелепости, потому только пожал плечами. Думаю, профессор Вольф изначально понял причину моей молчаливой отстраненности.
- И все-таки мне бы хотелось знать Ваши мысли по тому или иному вопросу еще до того, когда мы встретимся уже на экзамене, и я буду задавать Вам вопросы, оценивающие Ваш интеллект, что будет отражено в экзаменационных документах.
Я несколько смутился, отводя взгляд от его лица, казалось еще чуть-чуть, и я соглашусь на какую-нибудь глупость, только бы он перестал так на меня смотреть.
- Я бы и рад поделиться мыслями, только в такой обстановке и шумной аудиторию для меня это почти не возможно… - Я сам не знаю почему сказал именно это, но мне очень хотелось оправдать себя и не дать уговорить вступать в полемики на лекциях, знаю же, что за моими словами последуют смешки других, и меня не спасет даже если Юлий будет убивать взглядом каждого, кто на них отважится.
Он понимающе кивнул, все еще слабо улыбаясь:
- Вы всегда можете зайти ко мне после пар, если у Вас есть, что обсудить.
Я не успел ни согласиться, ни поблагодарить, пришло время и аудитория стала заполняться студентами, а Вольф занял свое место за кафедрой, безмолвно взирая на подготовку к лекции. На протяжении всей пары я гадал, почему он предложил мне прийти к нему и отнять у свое личное время, его наверняка после работы кто-то ждет. Потом фантазия нарисовала мне картину, на которой изображено, как я прихожу к нему после всех занятий и обнаруживая у его кабинета с десяток таких же приглаженных.
Проверить ни одну из своих теорий я не решился, а только каждый день в течении недели под конец дня я проходил мимо его аудитории, но там не было ни души. Наконец я созрел. Вернее сам не помню, как в один из понедельников ноги сами меня принесли к его кабинету, и что-то втолкнуло внутрь.
Юлий:
В середине ноября ртуть во всех разом термометрах начала, не сговариваясь, ощутимо сползать, кроны деревьев поржавели, словно от старости, что не могло не навевать осеннюю поэтичную меланхолию.
В этот последождевой день светило ужасно яркое солнце, дел у меня почти не было, а на улицу выходить и слепнуть не хотелось. Но закончив мелкую бумажную работу, которая не претендовала ни на важность, ни на срочность, я все-таки собрался уйти, резона сидеть до ночи тоже не было. Но от чего-то рыжий кот Сникерс, ранее обитавший на кафедре у историков, а теперь переселившийся ко мне по собственной прихоти, и обязавший меня кормить его, начал усиленно тереться о ноги. Моя попытка переступить его и добраться до собственного пальто кончились тем, что он начал злиться и шипеть на меня. Я в недоумении сел на место, подумав, что не зря недолюбливаю кошек. Мало того, что мое пальто вопреки замыслу дизайнера теперь регулярно покрывается неистребимой рыжей шерстью, так еще и ее хозяин капризный негодяй, требующий себе всякие почести, да еще и не дающий уйти, угрожая зубами и когтями, чьими следами я бы не хотел себя украсить.
Я задумчиво откинулся в своем офисном кресле, сложив скрещенные ноги на угол стола прямо в сапогах, как в дверь робко постучали, я автоматически позволил зайти, поспешно убирая ноги под стол. В дверях стоял студент, чей визит меня, не мало, поразил. Юноша с потрясающе бледным лицом, и худобой кажущейся болезненной, что сделало его похожим на меланхоличного замкнутого художника. Сникерсу он понравился, и тот стремился выразить симпатию, дружелюбно мурлыча и оглаживая его ноги своими пушистыми боками.
Дэмиэн с минуту нерешительно топтался, пытаясь разом и переступить кота и объяснить, что его ко мне привело. Казалось, он уже был готов сбежать, пожалев, что пришел, но я вовремя остановил его и жестом пригласил сесть на стул, что стоял перед моим столом для посетителей. Он повиновался.
Конечно, я понял, зачем он пришел – обсудить последние лекции. Но я не прерывал его, когда тот озвучивал назревшие вопросы, желая более детального разъяснения. Слушая, я случайно заметил тонкие его запястья с просвечивающей паутиной голубых вен и недовольно взглянул на свои руки, одернув манжеты черной рубашки. Моя собственная кожа была двумя тонами темнее, хоть и тоже светлая, только как-то по-лунному, а его по-зимнему.
Пока Дэмиэн рассказывал, что его заинтересовало на моих парах и делился собственными измышлениями, старательно отводя глаза в сторону. Я же наоборот сосредоточенно смотрел ему в лицо, хмурясь от того, что он избегает смотреть на меня. Но ничего удивительного, я всегда знал, что особо не располагаю к себе, когда о чем-то напряженно размышляю, и мое лицо скрывает маска серьезной вдумчивости. Пришлось стараться приобрести более безмятежный вид, охотно обсуждая все, что его интересовало. Остановиться было тяжело, диалог длился вечно. Одна тема становилась началом другой даже не успев угаснуть. Это было невыразимо потрясающе! Давно мне не приходилось сталкиваться с таким глубокомыслием. Конечно, многие взгляды Дэмиэна нуждались в доработке, но это легко исправить.
Мы покинули величественное здание университета едва не в сумерках. Беседу удалось остановить только ближе к восьми часам. Дэмиэн заторопился на свой автобус, а я был последним преподавателем, забравшим свою машину с университетской стоянки.
III. Где живет его проклятая душа?
Книги. «Люди, как книги: кого-то читаем за месяц, кого-то за два. Кого-то понимаем спустя лишь года, кого-то прочесть не дано никогда».
Дэмиэн:
Все выходные я думал о той пятнице. Родители пытали, почему же я пришел так поздно. Я честно ответил, что меня задержал г-н Вольф, недовольный моим молчанием на его лекциях. Мать удовлетворилась этим ответов, выразив словесное негодование, что заставил юного педагога возиться с собой. А вот отец истолковал мой загадочный и театрализованный ответ по-своему:
- Девушку наш мальчик наконец-то завел, да говорить не хочет, а ты набросилась на него.
Увы, отец ошибся. Такие длинноволосые «девушки» достаются только длинноногим девушкам, и уж никак не таким, как я не девушкам.
Календарные листы осени слетели не медленнее, чем листья на деревьях, а декабрьские кружили, опускаясь на пол медленно, подобно снежинкам. Зима не замедлила с приходом, засыпала Берлин матовыми осколками узорного колючего льда, заморозила всю воду на улицах, заставила мерзнуть людей.
Родители все больше укреплялись в мнении, что я влюблен. Видите ли часто моими губами завладевала странная улыбка, а следовательно и мыслями кто-то владел. Кто-то… Мне же все чаще казалось, что г-н Вольф улыбается мне как-то по-особому, когда встречает в коридорах, когда видит на лекциях, когда стоит у окна своего кабинета, глядя во двор, где я бываю в перерывах между лекциями с другом и поднимаю невзначай глаза на верхние окна.
Однажды, прогуливаясь в выходной день с другом по парку, что находится в двадцати минутах ходьбы от моего дома, я заметил его. Юлий гулял с черно-белой лайкой в том же парке. Я впервые видел его волосы распущенными, они падали на высокий ворот пальто, отороченный темным пушистым мехом, разделяясь на ровные пряди, похожие на стекающую тяжелыми густыми струями ртуть. Меховые наушники с таким же мехом закрывали уши поверх волос. Руки в тонких кожаных перчатках держали толстую книгу раскрытой где-то на середине. На сгибе локтя висел сложенный в четверо широкий поводок. Он двигался медленно, всецело поглощенный чтением, игнорируя лед под ногами и слетающий с деревьев хлопьями снег. Изредка Юлий поднимал глаза, посмотреть, где его собака.
Я смотрел на своего преподавателя, перестав слушать друга, который что-то увлеченно рассказывал. Он поняв, что мое внимание ему уже не принадлежит, посмотрел туда же, куда был устремлен и мой изучающий взор, задорно ткнув локтем в бок, шутливо-зловещим тоном произнес фразу из какого-то фильма:
- «Его проклятая душа заключена в этой книге и мечется по ее сухим пожелтевшим страницам».
Дальнейшие мои действия не были продиктованы ни логикой, ни голосом здравого смысла. Я поспешно распрощался с другом, пользуясь дурацкими предлогами. Он решил, что я специально спровадил его, так как подошло время моего свидания с девушкой, в которую я влюблен и которой грежу последнее время. Но мне было не до разубеждений и оправданий, я обошел по дуге г-на Вольфа, выходя на встречную аллею, и совершенно «случайно» вырос перед ним. Юлию пришлось заметить мое присутствие. Он захлопнул книгу, лукаво улыбнулся и манерно ответил на мое бодрое приветствие.
Пока мы расспрашивали друг друга, как отказались в одном парке в одно время, откуда-то выскочила его собака и завертелась у ног хозяина, настороженно уставившись на меня дьявольскими льдисто-синими глазами. По моему растерянному виду Юлий определил боязнь собачьего племени, убедив, что его сука не кусается.
Мы вместе прошлись по заснеженному парку, где почти не было людей. Спустя час, когда я успел продрогнуть, а его пес всем видом показывал, что уже нагулялся и готов пойти домой, г-н Вольф, живший поблизости, предложил зайти к нему в гости. Обещал угостить меня согревающим чаем. Я сам не знаю почему, но я поспешно отказался, сославшись на то, что меня ждут дома. По его проницательному взгляду и понимающему кивку, мне показалось, что он, как и все посчитал, что я тороплюсь на свидание. Да что ж это такое? Других причин, что не может быть? Потом ночами душил подушку от досады и сожаления, что не согласился.
IV. Отвергнутые души
Душа. Она есть у каждого. Разница лишь в размере и цвете. Кто не боится тех, рядом с кем собственная душа померкнет, и будет казаться ничтожной?
Юлий:
В этот день я был занят проверкой последних тестов по психологии. Дэмиэн снова пришел ко мне, он выглядел растерянным и, не смотря на то, что ему хотелось что-то мне сказать, терпеливо ждал, пока я закончу. Я был уверен, что его темные глаза следят за каждым моим движением и от этого, преследующего меня ощущения, рука дергалась, ручка съезжала с начерченной на бумаге линии, описывая лишние завитки – признак волнения, который порождает отсутствие защищенности от пристального взгляда.
- Знаешь, почему мне дали именно этот отдельный от всех кабинет, в то время как другие делят свое рабочее пространство на общей кафедре, где между преподавательскими столами едва можно протиснуться? - Спросил я, резко вскинув голову, заставляя Дэмиэна вздрогнуть, и озадачено покачать головой. - Мое общество тяготит, хоть мне и был рад каждый, с кем мне доводилось работать. Они понимают, что я мыслю иначе и меня им не понять. Несколько раз я слышал, как меня называли странным и не от мира сего. И это не звучало, как положительное качество, скорей было сказано с предостережением и опаской. Мою странность списывают на то, что я все-таки учитель философии и психологии, предметов между которыми проведена параллель с чувственным восприятием и глубоким подсознанием.
- Вы не кажетесь мне странным.. – Он сказал это тихо, как произносят трепетные признания. – Меня считают недоразумением из-за того, что я избегаю людей. А Вы не такой..
Глядя на его тонкие черты лица: узкий подбородок, тонкие чуть поджатые губы, опущенные веки, тень от ресниц, кукольный нос, высокий лоб, темные волосы, падающие на скулы и глаза, все чего я хотел, это его доверия, но отчетливо понимал, что все откровения кончатся парой коротких фраз, из которых ничего не будет ясно даже мне. Мне приходилось вытягивать из него даже мелочи в течении всего разговора. Хоть я и разгадал некоторые его тревоги, в полную картину мое представление о нем еще не сложилось.
Кот сидел у Дэмиэна на коленях, и он постоянно отвлекался, гладя его. Я задумался, позволит ли он себя гладить, так же, как и кот. Нет, наверное, если я протяну руку, он шарахнется прочь.
Чтобы как-то разговорить его, я даже пытался выразить доверие к нему, ожидая, что он поступит так же: говорил что-то о себе, хоть ненавижу этого делать. Он слушал меня, задумчиво глядя на метель за окном, что-то отстраненно отвечал.
Я давно завел в своем шкафу вторую кружку, поил его иногда чаем, покупая самый лучший и шоколадные конфеты – самые вкусные. И на сей раз я предложил Дэмиэну чая. Скоро он должен был уйти, как и всегда под вечер. Чай был способом продлить его пребывание, но сегодня он словно и не торопился. И даже метель затрудняющая передвижение транспорта его нисколько не пугала. Даже все занятия сегодня были сокращены. Краем глаза я смотрел на дисплей его телефона, лежавшего на краю стола, ожидая, что он либо разразится трелью родительского звонка, либо придет смс от его друга или даже девушки. У меня, как у куратора были номера всех студентов, но связь с группой я держал только через старосту. Мои брови непроизвольно сдвигались, когда пищал телефон, призывая прочесть смс. Ведь я сам не мог позволить себе ни звонков, ни сообщений ему.
Дэмиэн смущенно улыбался, гладя кота, пока я заваривал чай и незаметно для него, размешал в его кружке ложку густого сладкого ликера. Я и сам иногда баловался алкоголем и крепкими сигаретами, но ему ранее на делал привычных для себя напитков. Ликер был крепким, даже сильно разбавленный чаем он заставил румянец заиграть на бледных щеках Дэмиэна, не розовый, а какой-то кремовый. Губы и вовсе стали алыми, как у девушки.
В кабинете стало темно, окна выходили не на солнечную сторону. Я было потянулся к включателю, но передумал. Дэмиэн заметил мою заминку.
- Не люблю света. – Пояснил я.
- Я тоже. – Улыбнулся он и добавил какой-то отрывочный вывод из своих немых рассуждений. – Нет, Вы не странный, просто другой.
Я изумился внезапно озвученным мыслям. Он отставил пустую чашку на стол и подошел к окну. Оперся руками о подоконник, глядя вниз, на пустой двор. Я приблизился к нему, но остановился поодаль. Мы о чем-то тихо говорили, вот только как бы я потом ни старался, так и не смог вспомнить о чем.
Дэмиэн шагнул назад и натолкнувшись на меня замер. Я не отступил. Какое-то время он стоял прижавшись ко мне спиной, затем развернулся, заглянул глаза и собрался обойти меня, чтобы уйти домой. Но мои пальцы сомкнулись на его плечах. Бывает, то, чего хочешь, но не можешь сделать долгое время, из-за предрассудков или чего-то еще, в конце концов происходит, ты делаешь это неосознанно. Я склонился к нему, ожидая, что он в ужасе отшатнется от меня, но он не сделал этого, а мои губы вжались в его, слишком смело, агрессивно, порывисто. Его руки уперлись в мою грудь, в попытке оттолкнуть, но отступать было поздно, я не мог упустить его сейчас, потом уже не поймаю. Мои руки намертво сомкнулись на его талии, а ногти угрожающе впивались в ткань одежды. И Дэмиэн сдался, перестал противиться моим настойчивым ласкам, руки упирающиеся в мою грудь, обвили шею. Сопротивления больше не было, лишь робкий ответ на мой дерзкий поцелуй.
Но как только я оторвался от его губ, он тут же вырвался, схватил свои вещи и выскочил из кабинета вон, едва не забыв свой телефон. Какая жалость, мне было бы любопытно порыться в его телефоне: посмотреть картинки, прочесть смс, но я остался стоять у окна со смешанными чувствами.
V. Горький запах весны
Горечь. Она появляется, когда боль и неудовлетворенность смешиваются, терзают, не дают ощутить свободы.
Дэмиэн:
Все, будто, сговорившись, называли эту зиму одной из теплейших берлинских зим. Странно. Мне наоборот показалась одной из самых ледяных. Затем ее сменила весна, теплая, но жутко горчащая. Знаю, это было состояние моей души, а не сезона. Но окружающий мир по умолчанию окрашивается именно в те краски, которые близки к теперешнему психологическому состоянию.
Весь следующий после нового года семестр я не посещал пар психологии и философии, не говоря уже об общих собрания, на которых куратор сообщал о новостях и прочем. Раньше я ужасно боялся пропустить хоть одну лекцию, спешил на них даже с простудой, даже в непогоду, в общем, даже если бы в стране случилась революция или началась война, я бы не посмел опоздать. Я и сейчас не позволял себе прогулов тех лекций, которые не вел Юлий Вольф. Присутствие на его занятиях было еще страшнее, чем отсутствие. Не знаю, чего именно я опасался, скорее мне просто было ужасно неуютно в его обществе. Он словно подавлял своим величием. Я позволял себе лишь часто заходить на его страницу в интернете.
Еще была вероятность, что он сам меня найдет или мы столкнемся в коридоре. Но к моей досаде, он не пытался искать встреч со мной, не передавал ничего и через старосту, а когда нам доводилось идти в общей толпе по коридору на встречу друг другу или в одном направлении, его пронзительный взгляд, скользящий по студентам, ни разу не упал на меня. Я думал, что он просто не замечает меня, но нет, он не хотел меня замечать.
Но долго это длиться не могло. И однажды вечером, возвращаясь из библиотечного крыла, я шел по опустевшему коридору, где-то впереди слышал звуки приближающиеся шага. Равнодушно подумав, что это кто-то из профессоров, задерживающихся на работе или заучившихся студентов, я не сбавлял темпа походки. Но не смотря на то, что всеми силами внушал себе спокойствие, в животе похолодело. И не зря. Навстречу мне шел г-н Вольф собственной персоной. У меня сжалось все внутри, сердца забилось, как если бы я пробежал моцион за рекордное время от университета до дома.
Юлий прошел мимо меня, глядя строго перед собой. Либо он великолепно владел собой, и сделал вид, что кроме него здесь никого нет, либо ему было все равно. Такой самодовольный, такой холодный, такой пугающий, такой восхитительный, такой самоуверенный, такой недосягаемый. Он исчез в собственном кабинете, на двери которого я всякий раз взирал с опаской и невыразимой тоской.
Говорят, бывает так, что несколько шагов навстречу друг другу – самое длинное путешествие в жизни. Так и есть. Я передумал идти домой прямо сейчас. Вместо этого ноги понесли меня к г-ну Вольфу. Я зашел в пустую аудиторию, медленно прошел мимо ровных рядов столов и стульев, борясь с соблазном уйти, пока не поздно. Но слишком долго крался к дверям внутреннего кабинета. Юлий вышел из него сам. Он уже был одет в пальто, в руках держал дипломат и ключи от машины. Его тут ни что не держало, он собрался домой. Закрыв дверь на ключ, он развернулся и прошел бы мимо меня, стараясь не задеть даже кончиком волос, которые еще минуту назад были собраны в хвост, а теперь свободно лежали на плечах и спине, если бы я беспомощно не вцепился в его плечо. Г-н Вольф остановился, но головы в мою сторону не повернул.
Все, что я смог выдавить из себя в следующую секунду – это было хриплое «извините».
- За что? – Его спокойный жесткий голос заставил меня отпустить руку.
Далее последовало глубокое молчание. Мне было нечего сказать, и в тоже время слишком много всего было у меня на уме. Все чем я мог его удивить, это поток сумбурных не связанных между собой фраз.
- Идем. – Короткое слово прозвучало, как приказ и я подчинился, поплелся следом за ним, как барашек на заклание, едва поспевая.
Мы молчали. Молчали, пока шли до машины. Молчали, пока ехали до его дома. Я не мог догадаться о его намерениях, но даже если бы он вез меня в лес убивать, я бы не возражал. Но он всего лишь привез меня к себе домой. Вернее, я фактически сам увязался за ним, он меня не приглашал, просто позвал за собой.
Начало темнеть.
Нас встретил заливистый собачий лай. Г-н Вольф бросил свой дипломат куда-то в темноту, надел на собачью шею ошейник и ушел, оставив меня в кромешной тьме. Стоя в прихожей, мне не хотелось шевелиться, я чувствовал, что меня не должно здесь быть, меня никто не приглашал. Но я все-таки включил свет, оставил вещи в прихожей, отключил телефон и прошел в зал. Хоть я и предположил, что за подобную дерзость меня могут выставить вон, но стоять в темной прихожей, и ожидать хозяина было бы глупо. Сидя на краю софы, я с любопытством оглядывал зал. Подавляющие величие дома, который дышал вкусами и привычками Юлия, действовало довольно сильно. Пока я сидел, ожидая его возвращения и самозабвенно озираясь по сторонам, телефон, стоящий рядом с софой на столе из черного стекла запел какую-то оперу женским голосом, я вздрогнул от громкой музыки. Был соблазн ответить на звонок, но автоответчик сработал раньше, чем я протянул к трубке руку. Я невольно услышал сообщение девушки со слащавым голосом, которое записывалось. Она упрашивала перестать ее избегать и наконец позвонить.
Я так и знал, что у него есть навязчивая невеста, но времени рассуждать об этом у меня не было, вернулся г-н Вольф. Он прошел в зал и сел напротив меня на стол. Видимо прочное было стекло, выдержало. Неожиданно для себя я пробормотал фразу из какого-то слезливого кинофильма прошлого столетия, которая мне показалось, подходит к сложившееся драме:
- …ты нужен мне, но я дурак, понял это слишком поздно…
- Если нужен, почему пропускаешь мои лекции? И что значит «слишком поздно»? Тебя не отчислят из-за незачета по моим предметам, если клятвенно пообещаешь их сдать в следующем семестре. – Он безбожно издевался надо мной, прекрасно понимая, что я говорил не о его лекциях, а о своих чувствах.
Я усмехнулся, оценив его утонченную язвительность. От безобидных слов в горле возник сухой колкий ком обиды, вызывая слезы. Каждое слово было тяжелым от пропитавшего его яда мести. Мести за то, что я сбежал тогда, забыв дорогу к нему.
- Но как я мог остаться, не зная, чего ты хочешь?.. – Это я произнес уже вслух, причем совершенно неосознанно.
- Вот как… - На сей раз в его словах звенела горечь обиды и разочарования.
Мы думали об одном, но с разных сторон: я как истинная жертва, боялся быть попользованным и выброшенным, он как охотник, боялся, что я стушу и сбегу, приняв его за искателя одноразовых забав.
Я осмелился поднять на него глаза:
- Твоя невеста просила перезвонить. – Эти слова я выплюнул ему в лицо и тут же подскочив с места рванул к выходу, перед глазами стояли его чувственные разомкнувшиеся от неподдельного удивления губы. Так я и подумал, он надеялся, что я не узнаю, а теперь гадает, как же это произошло.
Юлий оказался быстрее, совладав с удивлением, он кинулся мне наперерез, заслоняя собой парадную дверь, до которой мне оставались считанные сантиметры. Я на полном ходу налетел на него и беспомощно уткнулся в грудь, не в силах сделать шаг назад или хотя бы поднять голову.
Я пожалел, что не нашел в себе сил отступить только тогда, когда почувствовал внезапную боль. Он схватил меня за волосы на затылке и резко дернул назад, запрокинув голову, и сладость зимней мяты защипала губы, когда он требовательно впился в них.
VI. Я твоя ручная пантера (с)
"Когда даешь себя приручить, потом случается и плакать" - Антуан де Сент-Экзюпери.
Юлий:
Я слишком хорошо помню свои студенческие годы. Пожалуй, лучшие в моей жизни. И когда они кончились, мне показалось, что лучше уже никогда не будет, все приключения окончены. Остались только воспоминания, которые я время от времени воскрешаю. Говорят, нет ничего хуже, чем память о том времени, когда мы были счастливы.
И каждый раз вспоминая, я удивляюсь, как подобное могло со мной произойти, я все-таки не герой драмы. Я ничего эдакого не ждал от жизни, хоть и жаждал приключений, которыми пестрят мои любимые книги. И когда студенческая суета столкнула меня с белокурым юношей, обладающим личиком французской фарфоровой куклы, чье лицо было раскрашено мастером вручную, я с трудом осознавал, что происходит. Когда мы доли секунд смотрели друг на друга, воздух между нами накалялся так, что в волосах начинал трещать ток. Когда я познакомился с первокурсником, чьим достоинством были вьющиеся темно-каштановые волосы и темно-карие глаза, между нами стали проноситься искорки любопытства и взаимного интереса. Оба раза ничем не окончились, хоть и могли бы. Я не был охотником за остросюжетными любовными приключениями, но мне бы крайне любопытно, я даже сожалел, что начинающиеся истории так и не были дописаны. Виной тому отсутствие смелости.
Теперь я уже не студент, а наблюдатель за ними. Многое изменилось с тех пор, как я пытался заслужить диплом с отличаем. Мужчин в моей жизни так и не было, зато женщины не давали мне ощутить горечи одиночества. Но ни одна из них так и не смогла нарушить моего душевного покоя.
Все как-то само собой смешалось, когда я заметил в своей группе студента, чей духовный и интеллектуальный потенциал сразу же завладел моим вниманием. Его необычный внешний облик и пытливый ум складывались в загадочный образ. Хотелось проникнуть в его душу, мысли, сознание, почувствовать, что чувствует он. Но Дэмиэн как раз из тех, кто захлопывается, как раковина, при малейшей попытке взглянуть на жемчужину. Подход к нему должен быть такой же не простой, как и он сам.
Его отстраненность и боязливость дразнит, подпитывает инстинкт охотника. Но проблема в том, что иногда мне кажется, будто охотник не я, что я давно пойман и приручен, а остальное лишь игра, разыгранный для меня спектакль, чтобы я ошибочно мнил себя хозяином положения. Это не может не беспокоить.
* * *
Я отступил назад, чтобы убедиться, что через наши сомкнутые губы действительно сочатся соленые слезы. Дэмиэн опустил голову, кусая губы, слезы лились из его глаз сами собой, стекая на серый ворот рубашки. Я порывисто обнял его мелко вздрагивающие плечи, крепко прижимая к груди.
- Почему ты плачешь?
- Я не знаю, что мне делать..
Мне пришлось его успокаивать: кормить и поить чаем, пока кремовый румянец не проступил на щеках. Затем, снедаемый любопытством, я все-таки спросил, что он имел в виду.
- Родители считают, нет, они уверенны, что у меня есть девушка. По их мнению все на то указывает. А пока они так думают, я здесь с Вами. Когда я заходил к Вам после лекций, они заговорчески улыбались, воображая, что я был на свидании. Пока я ходил как в воду опущенный из-за Вас, они думали, что виной тому ссора с ней. Мама украдкой совала мне деньги на цветы и подарки для нее, отец невзначай, как бы между делом, давал мне уроки флирта и обольщения. Они не переживут правды…
Мне хотелось пошутить в стиле – где же мои цветы и подарки, но воздержался, сухо произнеся:
- У тебя еще есть шанс оправдать их ожидания.
- И завоевать девичье сердце? Нет. – Он метнул в меня взгляд, подобный копью.
- Почему же?
- Мне это просто не нужно.
- Тогда что ты будешь делать? Скрывать всю жизнь или искать подставных девиц, когда ситуация вконец обострится и родители потребуют знакомства с дамой сердца твоего?
- Похоже на то.
Я горько усмехнулся:
- Ответ труса и слабака. Ну сделаешь ты глупость… А знаешь, что самое страшное?
Мои резкие слова заставили его вздрогнуть и нахмуриться:
- Что?
- А то, что ты всю жизнь будешь думать, а как бы все сложилось, поступи ты иначе, по-своему, не так, как того от тебя требуют? А был ли бы счастлив с тем, кто делал тебя счастливым, пока ты сознательно от него не отказался? И эти вопросы будут терзать, и грызть тебя всю жизнь. И когда ты постареешь, уйдет страх, а все трудности присущие юности, станут казаться сущей ерундой, каковой на самом деле и являются, ты будешь жалеть, что не молод, что уже не сможешь рискнуть прожить так, как хотелось. – Я говорил это пылко, но не о конкретных людях, а в общем и целом, призывая к благоразумию. – А у тех, кому ты хочешь угодить, чьи ожидания пытаешься оправдать, была своя жизнь, чтобы прожить ее правильно, в соответствии с собственными понятиями. И они не имеют никакого права перекраивать твою. Делай выводы: ведомый ты или ведущий.
Почти вся ночь пятницы состояла из бесед разного типа. Проснулись мы субботним утром в одной постели, куда были перенесены разговоры, чтобы не уснуть прямо за кухонным столом от чая, разбавленного крепким ликером. Мы даже раздеваться не стали и тем более расстилать постель.
VII. Лидокаин вместо крови
«Вы первый человек, к которому так жадно тянется моя душа, причина в свойствах Вашего сердца, друг мой» - Роберт Штильмарк
Дэмиэн:
Проснулся я раньше Юлия. Странно, ведь я думал, что он, как и военные, уже в 6-8 часов на ногах. Пока он спал, я смог по достоинству оценить его дом: везде царил идеальный порядок и хирургическая чистота, словно только вчера была окончена генеральная уборка. Если бы он не убедил меня, что никакой невесты нет, я бы точно решил, что именно она с фанатичным упорством поддерживает порядок.
Не дожидавшись его пробуждения, мне пришлось уйти, включив телефон я обнаружил множество пропущенных звонков и сообщений от взволнованных родителей. На ходу я сочинял легенду о ночном свидании.
Мать недоверчиво сощурила глаза:
- Свидание? Ночью? Уж не в вампиршу ли ты влюбился?
Отец меня как всегда выручил, пресек мамочкины расспросы и велел отстать от меня. На меня хоть больше никто давил, не осаждал вопросами, не светил лампой в лицо. Как же я ему благодарен.
Весь день я прибывал в подавленном настроении, я-то ожидал, что Юлий станет звонить мне и требовать объяснений, почему я так поспешно ушел. Но нет. Весь субботний и воскресный дни телефон молчал. Видимо г-ну Вольфу было все-таки все равно. Меня это раздосадовало, но все же, сохраняя спартанское спокойствие, в понедельник я как обычно пошел в университет. Благо ни философии, ни психологии в тот день у нас не было, а значит, мне не грозило столкновение с ним. Но я хоть и оскорбленный психологической пощечиной, все же собирался возобновить посещение его лекций, начиная с этой недели.
Гнев и обида притупили все прочие чувства, оставив мне только рассеянность и невнимательность. С самого утра лекции проходили как в тумане. Разум не мог сконцентрироваться ни на одной мысли. Но что-то заставило меня прийти к решению, вести себя так же, как г-н Вольф: как снежный принц с лидокаином вместо крови, с осколком льда вместо сердца.
Я уверенно шагал по коридору, рассуждая о людях, состоящих из льда и металла, особо не замечая того, что происходит вокруг. Толпа обтекала меня, никто даже не задел плечом, как это обычно бывало. Я не слышал голосов, и прочих звуков наполняющих университетское здание. Я не видел перед собой ничего, кроме пустого коридора, который на самом деле вмещал в себя тьму студентов. Я не чувствовал запаха, разного смешавшегося парфюма, гастрономических ароматов, поднимающихся со столовой на первом этаже. Ничего. Меня всецело поглотил мыслительный процесс, ноги сами несли, повинуясь командам мозга, которые я вроде не давал. И когда кто-то вцепившись в мое плечо, бесцеремонно втащил в темный кабинет архива, мимо которого я имел несчастье пройти, я даже не понял, что такое произошло и почему картинка перед глазами сменилась.
- Это как понимать, а? – Г-н Вольф прорычал гневный вопрос мне в самые губы, упираясь руками в стену по обе стороны от моей головы.
- Что? – Я не успел ни понять вопроса, ни узнать того, кто его задавал. Я видел только прихотливо изогнувшиеся надменные губы и ощущал взгляд, скользящий по моему лицу, как хирургический скальпель.
- Ты сбежал! – Напомнил мне он, уже не склоняясь ко мне, а держа голову подчеркнуто прямо и высокомерно, слегка запрокинув.
- Мне просто нужно было успокоить родителей, извини, что не разбудил.. – Я виновато опустил глаза. Теперь он не казался таким уж чужим и недосягаемым. Я робко обнял его за шею и стыдливо поджал губы, прежде чем два дыхания слились в одно.
После пяти мы ушли вместе. День был теплый, что не нравилось ему и вызывало радость у меня, ощущалось неумолимое приближение лета. Мы прогуливались по парку, как тогда зимой. Навстречу нам попадалось много парочек, родителей с детьми, стариков с собаками и внуками. Я чувствовал себя неловко, казалось, все, кто на нас смотрел, знали всю историю моей и его жизни, во всяком случае, лица у них были именно такие, какие бывают у тех, в чьих руках тайна. В отличии от меня, Юлию было все равно до глубины души, кто о чем думает, что знает, о чем подозревает и что не одобряет. Он был как всегда уверен. Но когда мы прощались, из уверенного он обратился в самоуверенного, и проигнорировав мое немое возражение, медленно склонился ко мне, касаясь щек кончиками пальцев, ласково и продолжительно поцеловав в губы.
На моем, побледневшем до самых губ, лице загорелся кирпичный румянец. Его Высочество Невозмутимость ничуть не смутило, что мы находились в достаточно людной части парка, что моментально стали самыми любопытными объектами. Бросив на прощанье пару ласковых слов, развернувшись, он не спеша зашагал по аллее, ведущей к центральным воротам парка. А я чуть добровольно не отдал Богу душу, ощутив весь ужас случившегося. Я-то наивный, собирался лет пять свыкаться с мыслью, что моя любовь мужского пола и еще пять учиться не замечать реакцию общества на это явление. А тут меня словно в прорубь окунули без моральной и физической подготовки. Я кинулся к другому выходу из парка, что был ближе к моему дому, стараясь не слушать никаких голосов, чтобы не услышать ничего обидного. Мне как самому последнему параноику казалось, что произошедшее средь бела дня событие уже облетело в устной форме, даже самые дальние уголки парка.
Оказавшись дома и переведя дух, я написал Юлию смс, вложив в него все нервное от моего эмоционально-поврежненного состояния, он спокойно ответил, что я зря так переживаю из-за простых вещей. Простых, да? Простых? Ну конечно, такие шоу нынче в каждом парке каждый вечер показывают актеры-любители. Я даже не смог уснуть от пережитого стресса. Самообладание ко мне вернулось вместе с рассветом. Я напросился в гости к Юлию, требуя, чтобы он хоть весь вечер, хоть до утра объяснял свое поведение. Он посмеялся, его позабавило и искренне удивило мое отношение к «простым вещам». Он-то делал, что хотел, не задумываясь, как это выглядит со стороны.
Г-н Вольф поил меня душистым вином, способным любую компанию лишить трезвости, охотно вел со мной беседы на нескончаемые темы, вытекающие одна из другой. Взгляд его мертвенно-ледяных глаз уже не был таким невыносимым, а сделался загадочным. Я не мог не поддаться чарам рокового красавца.
Выпито было всего по два бокала, мысли остались ясным, если не брать в расчет дурманящую влюбленность, а телом уже командовали страстные порывы. Я тянул Юлия за галстук, наклоняя к себе, заставляя поцелуи сочиться в рот более сладким нектаром, чем вино. Обнимая его, я ненавязчиво погладил коленом между ног, что сделало его неудержимым, страсть затуманила взор, обещая мне страдания от удовольствий. Он был тем, кем я его считал – жестоким и ласковым хищником. Грубая страсть в его исполнении возбуждала своей бесконтрольностью. Но разве я мог думать, чем все это аукнется, я просто дразнил зверя.
Юлий втолкнул меня в свою спальню, я без сопротивлений упал на постель. Он приблизился к краю постели легким смертоносным шагом с улыбкой старого распутника, снял с себя черную рубашку, которая сливалась с темнотой в комнате. Он был непозволительно красив, светлая кожа светилась обволакиваемая тьмой. Опираясь руками о постель позади себя, я отполз на почтительное расстояние, Юлий опустился на колени и подполз ко мне, провокационно качая бедрами. Склонившись ко мне, я услышал возбуждающий рык и тепло дыхания на шее, это подстегивало страстный настрой. В следующую минуту на полу в хаотичном порядке были разбросаны предметы одежды, моей и его. Волнение окрасило щеки красными пятнами, я старался не проронить ни звука из судорожно закушенных губ, но он подступил вплотную, руки скользнули по моей спине и бедрам, вкрадчивыми дразнящими движениями вызывая приглушенные стоны и томные вздохи. Тело напрягалось и извивалось под бешеным натиском настойчивых касаний. Я тесно прижимался к нему, оцарапывая бедра и оставляя синяки от пальцев. Его ласки составляли странный контраст, он был нежен и в то же время, дерзок, порывист и жесток. Казалось даже, что он заботился только о собственной усладе, когда мои стоны обратились в крики от вторжения в податливое тело. Его руки крепко держали меня, подхватив под бедра. Каждый срывающийся с губ крик боли и стон удовольствия подстегивал его. Единственное послабление, которое он себе позволял это вкрадчивое мурлыкающие приглушенное рычание изнеженного хищника. Я не слышал, как трещит ткань простыни под моими пальцами, но слышал мерный раздражающий скрип стальных ножек кровати о паркет. Я погладил его горящую кожу спины, впиваясь ногтями в кожу ему было больно и ужасно нравилось это.
Проснувшись рано утром я чувствовал себя не много не мало растерзанным, шевелиться не хотелось вообще. Я лишь поднялся на локтях, любуясь на спящего зверя: разомкнутые губы Юлия, алые еще от поцелуев, растрепавшаяся черная грива, беспорядочно лежавшая на подушках, длинные тени от ресниц на скулах и наконец, интрига – я точно знал, что его тело под простыней совершенно нагое.
Эпилог
Наступило лето. Весенняя сессия была сдана успешно. Родители часто пропадали за городом, даже не пытаясь увлечь меня за собой. У меня было много свободного времени, которое я разделял с Юлием.
Каждый день в его обществе был сродни захватывающему приключению. Пока я был с ним, со мной постоянно случалось что-то, белые листы моей жизни стали заполняться, а память больше не могла пожаловаться, что ей нечего извлечь из своих архивов. Он был для меня, как снежинки со своим уникальным узором или драгоценный камень, каждая грань которого отливает своим неповторимым. Я многое впитал от натуры Юлия и многим заразил его.
Кто знает, как это аукнется и что скажут родители, но мне все равно.
Как-то я спросил его:
- Ты говоришь, что я сразу привлек твое внимание. А что тебе во мне пришлось по вкусу первым?
Он усмехнулся, погладив меня по щеке:
- Потрясающая бледность!..
АВТОР: Rosen Kreuz [ICQ 382372508]
ЗАКАЗЧИК: Damien Kreuz
ГОД НАПИСАНИЯ: 2011
СЛОГАН: Когда нечего терять, теряют принципы
БЭТА: Microsoft Word & Rosen Kreuz
РЕЙТИНГ: NC-17
ЖАНР: romance
РАЗМЕР: средний
ОТ АВТОРА: Автор безнадежно влюблен в студенческие годы, одно время даже грезил карьерой профессора в престижном университете, чтобы для него студенчество было вечным. Потому и действия данного «произведения» происходят как раз в университетских условиях.
Автор давно хотел написать что-нибудь на подобную тему, но не знал, каких персонажей брать: готовых или собственных. А тут такая возможность, выполнить это по просьбе. Но не добившись четкого ответа, чего хочет заказчик, автор импровизировал.
Но самое главное, что «произведение» подарочное. Некий способ угодить имениннику. И автор надеется, что когда-нибудь сможет дарить свои книги в пафосной обложке, а не эти клочки мыслительного процесса.
Сюжет навеян тремя к/ф: «Сельский Учитель» - 2008г, «Ни одна ночь не станет долгой» - 2002г, «Трещины» - 2009г. Но все же существенно отличается от них. А оригинальные персонажи втиснуты в рамки иных условий и адаптированы под них. Автор часто берет сложившийся образ людей и селит их в совершенно иное время и место, воображая, как они будут вести себя.
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ: Иногда так случается, что между людьми, которые волей судьбы столкнулись, начинает искрить. Это необъяснимо. И не важно кто они, между ними просто искры. Электрический треск слышат только двое, когда их взгляды случайно или специально пересекаются - это так волнительно. И есть один шанс, всего один, что искра долетит до очага, не успев погаснуть, или не будет сдута ветрами страха и сомнений.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Хоть автор давно не грешил подобным жанром, да и давно не специализируется на счастливых концах и порно-сценах, но пришлось пробовать, стараться. Он понятия не имеет, как делал это ранее. Так что, высокохудожественного «произведения» заранее не ждите.
ДИСКЛЕЙМЕР: Права на оригинальные персонажи и сюжетную линию имеет только автор.
СТАТУС: Законченно
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА [Оба главных героя имеют реально существующие прототипы, но здесь, как и в жизни, они романтизированы образом, а имена в некотором роде символичны. Что до фамилий, то они лишь подобраны под обстановку, как декорации под сюжет.]:
Юлий Вольф – 28 лет. Получив ученую степень доктора, устроился в Берли́нский университе́т и́мени Гу́мбольдта.
Дэмиэн Кристен – 18 лет. Студент, поступивший на факультет гуманитарных наук.
Пролог
Пролог
Осенью начался семестр в Humboldt-Universität zu Berlin, для кого-то очередной, а для кого-то только первый. Одним только предстояло завести здесь новых друзей, а другие весело щебетали со старыми, делясь впечатлениями от летних каникул, которые разлучили их на три долгих месяца, ну а третьи проклинали этот день, столкнувшись с нажитыми за прошлые года обучения врагами.
Во всем университете было шумно и людно. Многие были рады очутиться в храме науки, пропахшим старыми книгами, пластмассой и дюралюминием новой техники, и конечно же студенческим духом. Но далеко не все.
Один из новых студентов внимательно следил за всеми, держась поодаль. Его меланхоличное спокойное лицо не выражало ничего, что могло бы сойти за положительные эмоции, он казался болезненным, благодаря контрасту бледной кожи с темными каштановыми волосами, имеющими неестественный медный оттенок, что делало его похожим на любителя чего угодно, кроме людского общества, тем более в таком количестве. Одет был просто, без излишеств, не из-за отсутствия средств, а из-за отсутствия нужды в самовыражении через внешнюю яркость, да и привлеченье внимания было последней из целей, что он ставил перед собой. Имя его было таким же мрачным и глубоким, составляющим единство с душой – Дэмиэн.
I. Слабость – разновидность силы
I. Слабость – разновидность силы
Слабость. «Слабость не обезоруживает, она лишь побуждает к новым требованиям» - А. Ламартин
Дэмиэн:
Первый день прошел в совместных прослушиваниях вводных лекций, то есть нескончаемого потока дифирамб университету и профессорско-преподавательскому составу, что утомило не столько физически, сколько морально. Студентам торжественно представили всех их преподавателей и закрепили за каждым курсом своего куратора. Первому курсу гуманитарных наук, то есть нам достался престарелый профессор истории. Из объяснений декана было ясно, что нам бы дали более молодого, если бы таковой вообще был. А то в этом году недостаток кадров, ничего не поделаешь.
После школы пафосный университет Берлина показался избавлением. Ушли условности, стереотипы и прочие ограничители, не дающие воли и возможности самореализации. Но вскоре я понял, что школа была – полем, кишащим змеями и насекомыми, которое я прошел не без укусов, а университет - тайгой, по которой бродили уже более крупные создания, хищники, которые, заприметив тебя, обязательно настигнут и разорвут, если ты конечно не один из них. Но хищником я так и не научился быть, все силы уходили на избежание столкновений, а не их преодоление.
Я не нуждался в принадлежности к какому-либо кругу людей, потому что круга, в котором бы мне хотелось быть, не было. Так вышло, что я казался странным даже тем, кто сам тянул на звание чудака. Но в отличие от остальных, я не пытался примкнуть к их обществу, не мое то было общество. Конечно, я обзавелся парой приятелей, но и они не могли удовлетворить моей потребности в дружбе.
Преподаватели, как и студенты, оказались народом совершенно разноплановым во всех смыслах. Одни были дружелюбны и добры, других раздражало одно мое присутствие. Одни могли выставить за дверь, видя, что я рисую на их лекциях, а не внимаю их донельзя скучным ученым бредням, другие спокойно относились даже тогда, когда я опустив голову на стол спал, пока лектор распинался.
Толика всеобщего безумия выпала и на мою долю, иногда меня выводило из себя негативное отношение, что я отвечал обидчикам что-то едкое, хлесткое и внезапное, и был готов терзать их тела, а иногда равнодушно игнорировал. Я уже не был юнцом, которого могли подавить одни школьные стены. Здесь никто не знал, каким я был до, и у меня был шанс стать другим. Отныне роль жертвы перестала мне подходить. Я мог быть любым, каким мне только хотелось, осталось лишь ослабить власть воспоминаний о том времени, когда я был слишком слаб.
Первый год прошел пресно, кое-где пестрил только дурацкими происшествиями с участием тех субъектов, которые меня недолюбливали. Но так или иначе, меня это задевало в малой степени. А новый учебный год вселял уверенность в себе и надежду на более благоприятные перемены в студенческой жизни. И первая хорошая новость застала меня на собрании в честь того, что наш далеко не юный и слегка маразматичный куратор наконец понял, что с молодежью ему больше не справится, и отдал себя счастливой жизни уважаемого профессора на пенсии. Все были искренни этому рад, потому что было очень тяжело добиться чего-либо от старого человека, озабоченного давлением и погодными катаклизмами, да и совершенно не хотелось из-за него получить ворох проблем с высшим образованием.
И как раз к нам пришел новый преподаватель психологии и философии – Юлий Вольф, ему-то и отдали курировать нашу группу. Нам расписали его достоинства и долго объясняли, как нам с ним повезло. Я почему-то насторожился, уж слишком идеальным был молодой профессор, из описания доцента кафедры. Хотя наш доцент была женщиной восторженной и легкомысленной, очень любившей работать с преподавателями-мужчинами и студентами-юношами. Девушки оказались с ней солидарны, оживились, узнав, что смена старого куратора закончилась, и он уступил ее своему более молодому коллеге, которому едва исполнилось 29 лет. Символично, мне как раз исполнилось 19.
II. Кто же его не любит, ведь он так порочен
II. Кто же его не любит, ведь он так порочен
Пороки. Они так соблазнительные своей доступной недоступностью. Все могут в них погрязнуть, но не у всех хватает духа. А потому мы все вслух порицаем порочных, но молча восхищаемся их смелостью.
Юлий:
Несколько лет после окончания университета им. Гумбольта я преподавал в International Psychoanalytic University Berlin и Universität der Künste Berlin, но получив степень доктора наук решил, что хочу вновь побывать в родном университете, где я получил свой первый диплом.
Меня на удивление быстро приняли. За лето все дела были улажены и я официально числился в профессорско-преподавательском составе. К осени я уже приступил к работе. Меня сразу же озаботили, принудив курировать группу второкурсников. Я не возражал, хоть и предпочел бы начать курировать неискушенных первокурсников.
Я умел ладить с людьми, особенно с женщинами и благодаря этому мне и выделили аудиторию, что мне показалась самой удобной и свободной, потому я и просил ее для себя. За профессорской кафедрой находилась не большая лаборантская – наследие от ранее обитающих здесь физиков, которая стала моим кабинетом, избавив меня от частого посещения общей кафедры. Я всегда мечтал иметь свой кабинет, отдельно от всех, общение с суетливыми дамами и надоедливыми господами меня всегда утомляло, хоть я и до последнего сохранял лицо. Студентов я любил больше преподавателей, и вот, теперь я стал не просто профессором, а еще и куратором. Особого восторга я не испытывал, но и недоволен не был. Все-таки университет место, где студенты вечно молодые. Одни сменяются другими, но их всех объединяет молодость и присущие ей глупости, это так захватывает дух, даже если ты просто наблюдатель.
Я сидел за столом свой аудитории, ожидая, когда доцент придет со студентами, вручит мне журнал группы, представит старосту, и я смогу начать ознакомительную лекцию.
- Юлий Вольф! – Прозвучало мое имя. Голос доцента, произнесший его, мне не понравился, ровно, как и сам доцент.
Доцентом была полная 35ти летняя женщина, чьи щеки были щедро украшены яркими румянами, как на нарисованных лицах матрешек. Ее красный костюм, состоящий из узкой юбки и распахнутого пиджака, раздражал зрение, потому я старался смотреть в ее сторону реже, чтобы даже боковым зрением не цеплять красного пятна. Как психолог я понимал ее яркое оперение, привлекающее мужчин, но как мужчину меня это ох как раздражало.
Она так нахваливала меня мои заслуги в области науки: написание диссертаций по своим предметам и книг для студентов, что по истечении 15ти минут, которые она украла от моей лекции, все устали и, рассевшись по местам, роняли головы на столы в изнеможении. Даже я сам себе надоел из одних ее рассказов. Но наконец, она выдохлась, как часто используемый яркий фломастер и покинула нас, предоставив право слова мне. И я смог лично познакомиться со своими многочисленными студентами.
Дэмиэн:
Он сидел за преподавательским столом перед рядами пустых парт, и даже когда он сидел, в нем угадывался высокий рост. Зрение меня не подвело, когда он встал поприветствовать доцента и нас, я решил навскидку, что в нем сто девяносто с чем-то сантиметров, не иначе, но выглядел он чуть моложе своих лет, хоть внешняя суровость и делала его необычайно взрослым. Наша пухловатая не высокая сияющая доцент рядом с ним казалась сущим недоразумением.
Юлий. Юлий Вольф. Доцент назвала его имя. Невероятно, как оно ему подходит.
Я подумал, что он наверняка женат на какой-нибудь белокурой прелести, или огневолосой дьяволице, или черноволосой роковой красавице. Но когда Вольф невзначай взмахнул левой рукой, на ней не было даже следа ободка кольца. Удивительно, он так понравился нашему доценту, да и мои одногруппницы вели себя странно, не говоря уже о провокационных вопросах, которые они задавали, когда он спросил, есть ли к нему лично претензии, вопросы или просьбы, что я почти не сомневался в наличии, если не жены, то невесты, если не невесты, то любовницы, если не любовницы, то подруги. Мне всегда было интересно, каково это нравится женщинам. Вот бы спросить, что он чувствует, отмахиваясь от назойливого доцента или уклоняясь от льстивых вопросов и масляных взглядов студенток.
У нас было много разных преподавателей, все они отличались разным вкусом, привычками, взглядами и прочим, это было видно по их внешнему виду. Конечно, каждый был одет строго в соответствии с правилами, только студенты позволяли себе носить что попало, но в каждом чувствовался свой индивидуальный имидж. Но г-н Вольф был совершенно другим. В общем и целом ничего такого уж необычного в нем не было, но атмосфера вокруг него имела иной оттенок. Казалось, Юлию больше подошла бы обстановка алхимической лаборатории, или закрытого ночного клуба, куда не пускают посторонних, а свои носят исключительно черную и красную одежу. Для меня не было секретом, что люди такого типа есть, но я впервые столкнулся с одним из них.
- «Точно, волк!» - Подумал я, разглядывая нового преподавателя психологии/философии. Взгляд его пепельно-синих глаз был каким-то режущим, проникающим в душу, казалось, единожды взглянет и будет знать о тебе, то о чем ты давно позабыл или даже не знал. Впадинки под высокими скулами, тонкие линии бровей с резким разлетом придавали лицу остроты, невыразимого изящества и ледяной суровости, какая присуща только длинной волчьей морде. Сначала казалось, что его гладко уложенные волосы черного цвета без всякого оттенка и отлива, нечто вроде причесок роковых мужчин-шпионов 60х годов, гладко укладывающих волосы, а иной раз и пользуясь бриолином, но когда он повернулся в профиль, оказалось, что волосы собраны в тугой хвост на затылке и тянутся до попы широкой ровной полосой, из которой не смеет выбиться ни один волосок и все нарушить.
Костюм, что на нем был, несомненно, строг, но то была далеко не деловая строгость, в покрое чувствовалась дерзость и смелость, узкий черный галстук напротив был легкомысленно-студенческим, лишенный напускной серьезности, но зато с явным пафосом затянут на шее довольно-таки туго. Моя бабушка бы отозвалась о нем как о человеке «с застегнутой на все пуговицы гордыней». Но самовлюбленным и циничным эгоистом при всех задатках он не казался. Думаю дело в харизме и умении расположить к себе.
Я был поистине восхищен, но скорее тем, что есть такие люди, которые легко могут позволить себе любые дерзкие и порочные поступки, широкие беспринципные взгляды, нисколько не опасаясь резкого осуждения с чьей-либо стороны, о чем красноречиво сообщает их облик и манера вести себя.
Глядя на него, я едва свыкся с мыслью, что он преподаватель, да еще и психологии с философией, при всем моем уважении, ему бы больше подошла работа сотрудника Гестапо. Но психологом он все же был отменным, сразу же понял, кому какой подход подойдет и не ошибся еще ни разу. Он не упустил из виду никого: все выскочки были поставлены на место либо неопределенным жестом, либо красноречивым взглядом, либо коротким емким словом, а тихонь он вызывал на диалог сам. Я бы хотел избежать его внимания, мне было несколько не по себе. Хотя я бы и ощутил бы досаду, узнав, что Юлий все же не заметил меня. Мои надежды остаться не примеченным разрушились буквально три недели спустя.
Я тогда пришел на лекцию за пятнадцать минут и был первым. В общем-то, я часто приходил раньше всех, так как на утренние лекции большинство опаздывало или вовсе не приходило. Аудитория на удивление была уже открыта. Я зашел в пустое помещение, сел на свое место, начал рыться в рюкзаке, извлекая из него лекционную тетрадь и прочее, и даже не заметил, как из внутреннего кабинета вышел г-н Вольф, и сел на край стола, что стоял перед моим и прижал меня взглядом к стулу. Я испуганно вскинул глаза, заметив его, автоматически произнеся:
- Здравствуйте.
- Доброе утро. – Он сказал это как-то торжественно, но тихо и присовокупил к приветствию усталую улыбку. Немого подождав, произнес: - Снова первый. И почему же Вы не работаете на моих лекция хоть и порываетесь учиться? Ведь Вам есть что сказать, я же вижу.
Ну не мог же я сказать, что мне не даются групповые дискуссии на серьезные темы, когда хватает тех, кто готов смело выкрикивать нелепости, потому только пожал плечами. Думаю, профессор Вольф изначально понял причину моей молчаливой отстраненности.
- И все-таки мне бы хотелось знать Ваши мысли по тому или иному вопросу еще до того, когда мы встретимся уже на экзамене, и я буду задавать Вам вопросы, оценивающие Ваш интеллект, что будет отражено в экзаменационных документах.
Я несколько смутился, отводя взгляд от его лица, казалось еще чуть-чуть, и я соглашусь на какую-нибудь глупость, только бы он перестал так на меня смотреть.
- Я бы и рад поделиться мыслями, только в такой обстановке и шумной аудиторию для меня это почти не возможно… - Я сам не знаю почему сказал именно это, но мне очень хотелось оправдать себя и не дать уговорить вступать в полемики на лекциях, знаю же, что за моими словами последуют смешки других, и меня не спасет даже если Юлий будет убивать взглядом каждого, кто на них отважится.
Он понимающе кивнул, все еще слабо улыбаясь:
- Вы всегда можете зайти ко мне после пар, если у Вас есть, что обсудить.
Я не успел ни согласиться, ни поблагодарить, пришло время и аудитория стала заполняться студентами, а Вольф занял свое место за кафедрой, безмолвно взирая на подготовку к лекции. На протяжении всей пары я гадал, почему он предложил мне прийти к нему и отнять у свое личное время, его наверняка после работы кто-то ждет. Потом фантазия нарисовала мне картину, на которой изображено, как я прихожу к нему после всех занятий и обнаруживая у его кабинета с десяток таких же приглаженных.
Проверить ни одну из своих теорий я не решился, а только каждый день в течении недели под конец дня я проходил мимо его аудитории, но там не было ни души. Наконец я созрел. Вернее сам не помню, как в один из понедельников ноги сами меня принесли к его кабинету, и что-то втолкнуло внутрь.
Юлий:
В середине ноября ртуть во всех разом термометрах начала, не сговариваясь, ощутимо сползать, кроны деревьев поржавели, словно от старости, что не могло не навевать осеннюю поэтичную меланхолию.
В этот последождевой день светило ужасно яркое солнце, дел у меня почти не было, а на улицу выходить и слепнуть не хотелось. Но закончив мелкую бумажную работу, которая не претендовала ни на важность, ни на срочность, я все-таки собрался уйти, резона сидеть до ночи тоже не было. Но от чего-то рыжий кот Сникерс, ранее обитавший на кафедре у историков, а теперь переселившийся ко мне по собственной прихоти, и обязавший меня кормить его, начал усиленно тереться о ноги. Моя попытка переступить его и добраться до собственного пальто кончились тем, что он начал злиться и шипеть на меня. Я в недоумении сел на место, подумав, что не зря недолюбливаю кошек. Мало того, что мое пальто вопреки замыслу дизайнера теперь регулярно покрывается неистребимой рыжей шерстью, так еще и ее хозяин капризный негодяй, требующий себе всякие почести, да еще и не дающий уйти, угрожая зубами и когтями, чьими следами я бы не хотел себя украсить.
Я задумчиво откинулся в своем офисном кресле, сложив скрещенные ноги на угол стола прямо в сапогах, как в дверь робко постучали, я автоматически позволил зайти, поспешно убирая ноги под стол. В дверях стоял студент, чей визит меня, не мало, поразил. Юноша с потрясающе бледным лицом, и худобой кажущейся болезненной, что сделало его похожим на меланхоличного замкнутого художника. Сникерсу он понравился, и тот стремился выразить симпатию, дружелюбно мурлыча и оглаживая его ноги своими пушистыми боками.
Дэмиэн с минуту нерешительно топтался, пытаясь разом и переступить кота и объяснить, что его ко мне привело. Казалось, он уже был готов сбежать, пожалев, что пришел, но я вовремя остановил его и жестом пригласил сесть на стул, что стоял перед моим столом для посетителей. Он повиновался.
Конечно, я понял, зачем он пришел – обсудить последние лекции. Но я не прерывал его, когда тот озвучивал назревшие вопросы, желая более детального разъяснения. Слушая, я случайно заметил тонкие его запястья с просвечивающей паутиной голубых вен и недовольно взглянул на свои руки, одернув манжеты черной рубашки. Моя собственная кожа была двумя тонами темнее, хоть и тоже светлая, только как-то по-лунному, а его по-зимнему.
Пока Дэмиэн рассказывал, что его заинтересовало на моих парах и делился собственными измышлениями, старательно отводя глаза в сторону. Я же наоборот сосредоточенно смотрел ему в лицо, хмурясь от того, что он избегает смотреть на меня. Но ничего удивительного, я всегда знал, что особо не располагаю к себе, когда о чем-то напряженно размышляю, и мое лицо скрывает маска серьезной вдумчивости. Пришлось стараться приобрести более безмятежный вид, охотно обсуждая все, что его интересовало. Остановиться было тяжело, диалог длился вечно. Одна тема становилась началом другой даже не успев угаснуть. Это было невыразимо потрясающе! Давно мне не приходилось сталкиваться с таким глубокомыслием. Конечно, многие взгляды Дэмиэна нуждались в доработке, но это легко исправить.
Мы покинули величественное здание университета едва не в сумерках. Беседу удалось остановить только ближе к восьми часам. Дэмиэн заторопился на свой автобус, а я был последним преподавателем, забравшим свою машину с университетской стоянки.
III. Где живет его проклятая душа?
III. Где живет его проклятая душа?
Книги. «Люди, как книги: кого-то читаем за месяц, кого-то за два. Кого-то понимаем спустя лишь года, кого-то прочесть не дано никогда».
Дэмиэн:
Все выходные я думал о той пятнице. Родители пытали, почему же я пришел так поздно. Я честно ответил, что меня задержал г-н Вольф, недовольный моим молчанием на его лекциях. Мать удовлетворилась этим ответов, выразив словесное негодование, что заставил юного педагога возиться с собой. А вот отец истолковал мой загадочный и театрализованный ответ по-своему:
- Девушку наш мальчик наконец-то завел, да говорить не хочет, а ты набросилась на него.
Увы, отец ошибся. Такие длинноволосые «девушки» достаются только длинноногим девушкам, и уж никак не таким, как я не девушкам.
Календарные листы осени слетели не медленнее, чем листья на деревьях, а декабрьские кружили, опускаясь на пол медленно, подобно снежинкам. Зима не замедлила с приходом, засыпала Берлин матовыми осколками узорного колючего льда, заморозила всю воду на улицах, заставила мерзнуть людей.
Родители все больше укреплялись в мнении, что я влюблен. Видите ли часто моими губами завладевала странная улыбка, а следовательно и мыслями кто-то владел. Кто-то… Мне же все чаще казалось, что г-н Вольф улыбается мне как-то по-особому, когда встречает в коридорах, когда видит на лекциях, когда стоит у окна своего кабинета, глядя во двор, где я бываю в перерывах между лекциями с другом и поднимаю невзначай глаза на верхние окна.
Однажды, прогуливаясь в выходной день с другом по парку, что находится в двадцати минутах ходьбы от моего дома, я заметил его. Юлий гулял с черно-белой лайкой в том же парке. Я впервые видел его волосы распущенными, они падали на высокий ворот пальто, отороченный темным пушистым мехом, разделяясь на ровные пряди, похожие на стекающую тяжелыми густыми струями ртуть. Меховые наушники с таким же мехом закрывали уши поверх волос. Руки в тонких кожаных перчатках держали толстую книгу раскрытой где-то на середине. На сгибе локтя висел сложенный в четверо широкий поводок. Он двигался медленно, всецело поглощенный чтением, игнорируя лед под ногами и слетающий с деревьев хлопьями снег. Изредка Юлий поднимал глаза, посмотреть, где его собака.
Я смотрел на своего преподавателя, перестав слушать друга, который что-то увлеченно рассказывал. Он поняв, что мое внимание ему уже не принадлежит, посмотрел туда же, куда был устремлен и мой изучающий взор, задорно ткнув локтем в бок, шутливо-зловещим тоном произнес фразу из какого-то фильма:
- «Его проклятая душа заключена в этой книге и мечется по ее сухим пожелтевшим страницам».
Дальнейшие мои действия не были продиктованы ни логикой, ни голосом здравого смысла. Я поспешно распрощался с другом, пользуясь дурацкими предлогами. Он решил, что я специально спровадил его, так как подошло время моего свидания с девушкой, в которую я влюблен и которой грежу последнее время. Но мне было не до разубеждений и оправданий, я обошел по дуге г-на Вольфа, выходя на встречную аллею, и совершенно «случайно» вырос перед ним. Юлию пришлось заметить мое присутствие. Он захлопнул книгу, лукаво улыбнулся и манерно ответил на мое бодрое приветствие.
Пока мы расспрашивали друг друга, как отказались в одном парке в одно время, откуда-то выскочила его собака и завертелась у ног хозяина, настороженно уставившись на меня дьявольскими льдисто-синими глазами. По моему растерянному виду Юлий определил боязнь собачьего племени, убедив, что его сука не кусается.
Мы вместе прошлись по заснеженному парку, где почти не было людей. Спустя час, когда я успел продрогнуть, а его пес всем видом показывал, что уже нагулялся и готов пойти домой, г-н Вольф, живший поблизости, предложил зайти к нему в гости. Обещал угостить меня согревающим чаем. Я сам не знаю почему, но я поспешно отказался, сославшись на то, что меня ждут дома. По его проницательному взгляду и понимающему кивку, мне показалось, что он, как и все посчитал, что я тороплюсь на свидание. Да что ж это такое? Других причин, что не может быть? Потом ночами душил подушку от досады и сожаления, что не согласился.
IV. Отвергнутые души
IV. Отвергнутые души
Душа. Она есть у каждого. Разница лишь в размере и цвете. Кто не боится тех, рядом с кем собственная душа померкнет, и будет казаться ничтожной?
Юлий:
В этот день я был занят проверкой последних тестов по психологии. Дэмиэн снова пришел ко мне, он выглядел растерянным и, не смотря на то, что ему хотелось что-то мне сказать, терпеливо ждал, пока я закончу. Я был уверен, что его темные глаза следят за каждым моим движением и от этого, преследующего меня ощущения, рука дергалась, ручка съезжала с начерченной на бумаге линии, описывая лишние завитки – признак волнения, который порождает отсутствие защищенности от пристального взгляда.
- Знаешь, почему мне дали именно этот отдельный от всех кабинет, в то время как другие делят свое рабочее пространство на общей кафедре, где между преподавательскими столами едва можно протиснуться? - Спросил я, резко вскинув голову, заставляя Дэмиэна вздрогнуть, и озадачено покачать головой. - Мое общество тяготит, хоть мне и был рад каждый, с кем мне доводилось работать. Они понимают, что я мыслю иначе и меня им не понять. Несколько раз я слышал, как меня называли странным и не от мира сего. И это не звучало, как положительное качество, скорей было сказано с предостережением и опаской. Мою странность списывают на то, что я все-таки учитель философии и психологии, предметов между которыми проведена параллель с чувственным восприятием и глубоким подсознанием.
- Вы не кажетесь мне странным.. – Он сказал это тихо, как произносят трепетные признания. – Меня считают недоразумением из-за того, что я избегаю людей. А Вы не такой..
Глядя на его тонкие черты лица: узкий подбородок, тонкие чуть поджатые губы, опущенные веки, тень от ресниц, кукольный нос, высокий лоб, темные волосы, падающие на скулы и глаза, все чего я хотел, это его доверия, но отчетливо понимал, что все откровения кончатся парой коротких фраз, из которых ничего не будет ясно даже мне. Мне приходилось вытягивать из него даже мелочи в течении всего разговора. Хоть я и разгадал некоторые его тревоги, в полную картину мое представление о нем еще не сложилось.
Кот сидел у Дэмиэна на коленях, и он постоянно отвлекался, гладя его. Я задумался, позволит ли он себя гладить, так же, как и кот. Нет, наверное, если я протяну руку, он шарахнется прочь.
Чтобы как-то разговорить его, я даже пытался выразить доверие к нему, ожидая, что он поступит так же: говорил что-то о себе, хоть ненавижу этого делать. Он слушал меня, задумчиво глядя на метель за окном, что-то отстраненно отвечал.
Я давно завел в своем шкафу вторую кружку, поил его иногда чаем, покупая самый лучший и шоколадные конфеты – самые вкусные. И на сей раз я предложил Дэмиэну чая. Скоро он должен был уйти, как и всегда под вечер. Чай был способом продлить его пребывание, но сегодня он словно и не торопился. И даже метель затрудняющая передвижение транспорта его нисколько не пугала. Даже все занятия сегодня были сокращены. Краем глаза я смотрел на дисплей его телефона, лежавшего на краю стола, ожидая, что он либо разразится трелью родительского звонка, либо придет смс от его друга или даже девушки. У меня, как у куратора были номера всех студентов, но связь с группой я держал только через старосту. Мои брови непроизвольно сдвигались, когда пищал телефон, призывая прочесть смс. Ведь я сам не мог позволить себе ни звонков, ни сообщений ему.
Дэмиэн смущенно улыбался, гладя кота, пока я заваривал чай и незаметно для него, размешал в его кружке ложку густого сладкого ликера. Я и сам иногда баловался алкоголем и крепкими сигаретами, но ему ранее на делал привычных для себя напитков. Ликер был крепким, даже сильно разбавленный чаем он заставил румянец заиграть на бледных щеках Дэмиэна, не розовый, а какой-то кремовый. Губы и вовсе стали алыми, как у девушки.
В кабинете стало темно, окна выходили не на солнечную сторону. Я было потянулся к включателю, но передумал. Дэмиэн заметил мою заминку.
- Не люблю света. – Пояснил я.
- Я тоже. – Улыбнулся он и добавил какой-то отрывочный вывод из своих немых рассуждений. – Нет, Вы не странный, просто другой.
Я изумился внезапно озвученным мыслям. Он отставил пустую чашку на стол и подошел к окну. Оперся руками о подоконник, глядя вниз, на пустой двор. Я приблизился к нему, но остановился поодаль. Мы о чем-то тихо говорили, вот только как бы я потом ни старался, так и не смог вспомнить о чем.
Дэмиэн шагнул назад и натолкнувшись на меня замер. Я не отступил. Какое-то время он стоял прижавшись ко мне спиной, затем развернулся, заглянул глаза и собрался обойти меня, чтобы уйти домой. Но мои пальцы сомкнулись на его плечах. Бывает, то, чего хочешь, но не можешь сделать долгое время, из-за предрассудков или чего-то еще, в конце концов происходит, ты делаешь это неосознанно. Я склонился к нему, ожидая, что он в ужасе отшатнется от меня, но он не сделал этого, а мои губы вжались в его, слишком смело, агрессивно, порывисто. Его руки уперлись в мою грудь, в попытке оттолкнуть, но отступать было поздно, я не мог упустить его сейчас, потом уже не поймаю. Мои руки намертво сомкнулись на его талии, а ногти угрожающе впивались в ткань одежды. И Дэмиэн сдался, перестал противиться моим настойчивым ласкам, руки упирающиеся в мою грудь, обвили шею. Сопротивления больше не было, лишь робкий ответ на мой дерзкий поцелуй.
Но как только я оторвался от его губ, он тут же вырвался, схватил свои вещи и выскочил из кабинета вон, едва не забыв свой телефон. Какая жалость, мне было бы любопытно порыться в его телефоне: посмотреть картинки, прочесть смс, но я остался стоять у окна со смешанными чувствами.
V. Горький запах весны
V. Горький запах весны
Горечь. Она появляется, когда боль и неудовлетворенность смешиваются, терзают, не дают ощутить свободы.
Дэмиэн:
Все, будто, сговорившись, называли эту зиму одной из теплейших берлинских зим. Странно. Мне наоборот показалась одной из самых ледяных. Затем ее сменила весна, теплая, но жутко горчащая. Знаю, это было состояние моей души, а не сезона. Но окружающий мир по умолчанию окрашивается именно в те краски, которые близки к теперешнему психологическому состоянию.
Весь следующий после нового года семестр я не посещал пар психологии и философии, не говоря уже об общих собрания, на которых куратор сообщал о новостях и прочем. Раньше я ужасно боялся пропустить хоть одну лекцию, спешил на них даже с простудой, даже в непогоду, в общем, даже если бы в стране случилась революция или началась война, я бы не посмел опоздать. Я и сейчас не позволял себе прогулов тех лекций, которые не вел Юлий Вольф. Присутствие на его занятиях было еще страшнее, чем отсутствие. Не знаю, чего именно я опасался, скорее мне просто было ужасно неуютно в его обществе. Он словно подавлял своим величием. Я позволял себе лишь часто заходить на его страницу в интернете.
Еще была вероятность, что он сам меня найдет или мы столкнемся в коридоре. Но к моей досаде, он не пытался искать встреч со мной, не передавал ничего и через старосту, а когда нам доводилось идти в общей толпе по коридору на встречу друг другу или в одном направлении, его пронзительный взгляд, скользящий по студентам, ни разу не упал на меня. Я думал, что он просто не замечает меня, но нет, он не хотел меня замечать.
Но долго это длиться не могло. И однажды вечером, возвращаясь из библиотечного крыла, я шел по опустевшему коридору, где-то впереди слышал звуки приближающиеся шага. Равнодушно подумав, что это кто-то из профессоров, задерживающихся на работе или заучившихся студентов, я не сбавлял темпа походки. Но не смотря на то, что всеми силами внушал себе спокойствие, в животе похолодело. И не зря. Навстречу мне шел г-н Вольф собственной персоной. У меня сжалось все внутри, сердца забилось, как если бы я пробежал моцион за рекордное время от университета до дома.
Юлий прошел мимо меня, глядя строго перед собой. Либо он великолепно владел собой, и сделал вид, что кроме него здесь никого нет, либо ему было все равно. Такой самодовольный, такой холодный, такой пугающий, такой восхитительный, такой самоуверенный, такой недосягаемый. Он исчез в собственном кабинете, на двери которого я всякий раз взирал с опаской и невыразимой тоской.
Говорят, бывает так, что несколько шагов навстречу друг другу – самое длинное путешествие в жизни. Так и есть. Я передумал идти домой прямо сейчас. Вместо этого ноги понесли меня к г-ну Вольфу. Я зашел в пустую аудиторию, медленно прошел мимо ровных рядов столов и стульев, борясь с соблазном уйти, пока не поздно. Но слишком долго крался к дверям внутреннего кабинета. Юлий вышел из него сам. Он уже был одет в пальто, в руках держал дипломат и ключи от машины. Его тут ни что не держало, он собрался домой. Закрыв дверь на ключ, он развернулся и прошел бы мимо меня, стараясь не задеть даже кончиком волос, которые еще минуту назад были собраны в хвост, а теперь свободно лежали на плечах и спине, если бы я беспомощно не вцепился в его плечо. Г-н Вольф остановился, но головы в мою сторону не повернул.
Все, что я смог выдавить из себя в следующую секунду – это было хриплое «извините».
- За что? – Его спокойный жесткий голос заставил меня отпустить руку.
Далее последовало глубокое молчание. Мне было нечего сказать, и в тоже время слишком много всего было у меня на уме. Все чем я мог его удивить, это поток сумбурных не связанных между собой фраз.
- Идем. – Короткое слово прозвучало, как приказ и я подчинился, поплелся следом за ним, как барашек на заклание, едва поспевая.
Мы молчали. Молчали, пока шли до машины. Молчали, пока ехали до его дома. Я не мог догадаться о его намерениях, но даже если бы он вез меня в лес убивать, я бы не возражал. Но он всего лишь привез меня к себе домой. Вернее, я фактически сам увязался за ним, он меня не приглашал, просто позвал за собой.
Начало темнеть.
Нас встретил заливистый собачий лай. Г-н Вольф бросил свой дипломат куда-то в темноту, надел на собачью шею ошейник и ушел, оставив меня в кромешной тьме. Стоя в прихожей, мне не хотелось шевелиться, я чувствовал, что меня не должно здесь быть, меня никто не приглашал. Но я все-таки включил свет, оставил вещи в прихожей, отключил телефон и прошел в зал. Хоть я и предположил, что за подобную дерзость меня могут выставить вон, но стоять в темной прихожей, и ожидать хозяина было бы глупо. Сидя на краю софы, я с любопытством оглядывал зал. Подавляющие величие дома, который дышал вкусами и привычками Юлия, действовало довольно сильно. Пока я сидел, ожидая его возвращения и самозабвенно озираясь по сторонам, телефон, стоящий рядом с софой на столе из черного стекла запел какую-то оперу женским голосом, я вздрогнул от громкой музыки. Был соблазн ответить на звонок, но автоответчик сработал раньше, чем я протянул к трубке руку. Я невольно услышал сообщение девушки со слащавым голосом, которое записывалось. Она упрашивала перестать ее избегать и наконец позвонить.
Я так и знал, что у него есть навязчивая невеста, но времени рассуждать об этом у меня не было, вернулся г-н Вольф. Он прошел в зал и сел напротив меня на стол. Видимо прочное было стекло, выдержало. Неожиданно для себя я пробормотал фразу из какого-то слезливого кинофильма прошлого столетия, которая мне показалось, подходит к сложившееся драме:
- …ты нужен мне, но я дурак, понял это слишком поздно…
- Если нужен, почему пропускаешь мои лекции? И что значит «слишком поздно»? Тебя не отчислят из-за незачета по моим предметам, если клятвенно пообещаешь их сдать в следующем семестре. – Он безбожно издевался надо мной, прекрасно понимая, что я говорил не о его лекциях, а о своих чувствах.
Я усмехнулся, оценив его утонченную язвительность. От безобидных слов в горле возник сухой колкий ком обиды, вызывая слезы. Каждое слово было тяжелым от пропитавшего его яда мести. Мести за то, что я сбежал тогда, забыв дорогу к нему.
- Но как я мог остаться, не зная, чего ты хочешь?.. – Это я произнес уже вслух, причем совершенно неосознанно.
- Вот как… - На сей раз в его словах звенела горечь обиды и разочарования.
Мы думали об одном, но с разных сторон: я как истинная жертва, боялся быть попользованным и выброшенным, он как охотник, боялся, что я стушу и сбегу, приняв его за искателя одноразовых забав.
Я осмелился поднять на него глаза:
- Твоя невеста просила перезвонить. – Эти слова я выплюнул ему в лицо и тут же подскочив с места рванул к выходу, перед глазами стояли его чувственные разомкнувшиеся от неподдельного удивления губы. Так я и подумал, он надеялся, что я не узнаю, а теперь гадает, как же это произошло.
Юлий оказался быстрее, совладав с удивлением, он кинулся мне наперерез, заслоняя собой парадную дверь, до которой мне оставались считанные сантиметры. Я на полном ходу налетел на него и беспомощно уткнулся в грудь, не в силах сделать шаг назад или хотя бы поднять голову.
Я пожалел, что не нашел в себе сил отступить только тогда, когда почувствовал внезапную боль. Он схватил меня за волосы на затылке и резко дернул назад, запрокинув голову, и сладость зимней мяты защипала губы, когда он требовательно впился в них.
VI. Я твоя ручная пантера (с)
VI. Я твоя ручная пантера (с)
"Когда даешь себя приручить, потом случается и плакать" - Антуан де Сент-Экзюпери.
Юлий:
Я слишком хорошо помню свои студенческие годы. Пожалуй, лучшие в моей жизни. И когда они кончились, мне показалось, что лучше уже никогда не будет, все приключения окончены. Остались только воспоминания, которые я время от времени воскрешаю. Говорят, нет ничего хуже, чем память о том времени, когда мы были счастливы.
И каждый раз вспоминая, я удивляюсь, как подобное могло со мной произойти, я все-таки не герой драмы. Я ничего эдакого не ждал от жизни, хоть и жаждал приключений, которыми пестрят мои любимые книги. И когда студенческая суета столкнула меня с белокурым юношей, обладающим личиком французской фарфоровой куклы, чье лицо было раскрашено мастером вручную, я с трудом осознавал, что происходит. Когда мы доли секунд смотрели друг на друга, воздух между нами накалялся так, что в волосах начинал трещать ток. Когда я познакомился с первокурсником, чьим достоинством были вьющиеся темно-каштановые волосы и темно-карие глаза, между нами стали проноситься искорки любопытства и взаимного интереса. Оба раза ничем не окончились, хоть и могли бы. Я не был охотником за остросюжетными любовными приключениями, но мне бы крайне любопытно, я даже сожалел, что начинающиеся истории так и не были дописаны. Виной тому отсутствие смелости.
Теперь я уже не студент, а наблюдатель за ними. Многое изменилось с тех пор, как я пытался заслужить диплом с отличаем. Мужчин в моей жизни так и не было, зато женщины не давали мне ощутить горечи одиночества. Но ни одна из них так и не смогла нарушить моего душевного покоя.
Все как-то само собой смешалось, когда я заметил в своей группе студента, чей духовный и интеллектуальный потенциал сразу же завладел моим вниманием. Его необычный внешний облик и пытливый ум складывались в загадочный образ. Хотелось проникнуть в его душу, мысли, сознание, почувствовать, что чувствует он. Но Дэмиэн как раз из тех, кто захлопывается, как раковина, при малейшей попытке взглянуть на жемчужину. Подход к нему должен быть такой же не простой, как и он сам.
Его отстраненность и боязливость дразнит, подпитывает инстинкт охотника. Но проблема в том, что иногда мне кажется, будто охотник не я, что я давно пойман и приручен, а остальное лишь игра, разыгранный для меня спектакль, чтобы я ошибочно мнил себя хозяином положения. Это не может не беспокоить.
* * *
Я отступил назад, чтобы убедиться, что через наши сомкнутые губы действительно сочатся соленые слезы. Дэмиэн опустил голову, кусая губы, слезы лились из его глаз сами собой, стекая на серый ворот рубашки. Я порывисто обнял его мелко вздрагивающие плечи, крепко прижимая к груди.
- Почему ты плачешь?
- Я не знаю, что мне делать..
Мне пришлось его успокаивать: кормить и поить чаем, пока кремовый румянец не проступил на щеках. Затем, снедаемый любопытством, я все-таки спросил, что он имел в виду.
- Родители считают, нет, они уверенны, что у меня есть девушка. По их мнению все на то указывает. А пока они так думают, я здесь с Вами. Когда я заходил к Вам после лекций, они заговорчески улыбались, воображая, что я был на свидании. Пока я ходил как в воду опущенный из-за Вас, они думали, что виной тому ссора с ней. Мама украдкой совала мне деньги на цветы и подарки для нее, отец невзначай, как бы между делом, давал мне уроки флирта и обольщения. Они не переживут правды…
Мне хотелось пошутить в стиле – где же мои цветы и подарки, но воздержался, сухо произнеся:
- У тебя еще есть шанс оправдать их ожидания.
- И завоевать девичье сердце? Нет. – Он метнул в меня взгляд, подобный копью.
- Почему же?
- Мне это просто не нужно.
- Тогда что ты будешь делать? Скрывать всю жизнь или искать подставных девиц, когда ситуация вконец обострится и родители потребуют знакомства с дамой сердца твоего?
- Похоже на то.
Я горько усмехнулся:
- Ответ труса и слабака. Ну сделаешь ты глупость… А знаешь, что самое страшное?
Мои резкие слова заставили его вздрогнуть и нахмуриться:
- Что?
- А то, что ты всю жизнь будешь думать, а как бы все сложилось, поступи ты иначе, по-своему, не так, как того от тебя требуют? А был ли бы счастлив с тем, кто делал тебя счастливым, пока ты сознательно от него не отказался? И эти вопросы будут терзать, и грызть тебя всю жизнь. И когда ты постареешь, уйдет страх, а все трудности присущие юности, станут казаться сущей ерундой, каковой на самом деле и являются, ты будешь жалеть, что не молод, что уже не сможешь рискнуть прожить так, как хотелось. – Я говорил это пылко, но не о конкретных людях, а в общем и целом, призывая к благоразумию. – А у тех, кому ты хочешь угодить, чьи ожидания пытаешься оправдать, была своя жизнь, чтобы прожить ее правильно, в соответствии с собственными понятиями. И они не имеют никакого права перекраивать твою. Делай выводы: ведомый ты или ведущий.
Почти вся ночь пятницы состояла из бесед разного типа. Проснулись мы субботним утром в одной постели, куда были перенесены разговоры, чтобы не уснуть прямо за кухонным столом от чая, разбавленного крепким ликером. Мы даже раздеваться не стали и тем более расстилать постель.
VII. Лидокаин вместо крови
VII. Лидокаин вместо крови
«Вы первый человек, к которому так жадно тянется моя душа, причина в свойствах Вашего сердца, друг мой» - Роберт Штильмарк
Дэмиэн:
Проснулся я раньше Юлия. Странно, ведь я думал, что он, как и военные, уже в 6-8 часов на ногах. Пока он спал, я смог по достоинству оценить его дом: везде царил идеальный порядок и хирургическая чистота, словно только вчера была окончена генеральная уборка. Если бы он не убедил меня, что никакой невесты нет, я бы точно решил, что именно она с фанатичным упорством поддерживает порядок.
Не дожидавшись его пробуждения, мне пришлось уйти, включив телефон я обнаружил множество пропущенных звонков и сообщений от взволнованных родителей. На ходу я сочинял легенду о ночном свидании.
Мать недоверчиво сощурила глаза:
- Свидание? Ночью? Уж не в вампиршу ли ты влюбился?
Отец меня как всегда выручил, пресек мамочкины расспросы и велел отстать от меня. На меня хоть больше никто давил, не осаждал вопросами, не светил лампой в лицо. Как же я ему благодарен.
Весь день я прибывал в подавленном настроении, я-то ожидал, что Юлий станет звонить мне и требовать объяснений, почему я так поспешно ушел. Но нет. Весь субботний и воскресный дни телефон молчал. Видимо г-ну Вольфу было все-таки все равно. Меня это раздосадовало, но все же, сохраняя спартанское спокойствие, в понедельник я как обычно пошел в университет. Благо ни философии, ни психологии в тот день у нас не было, а значит, мне не грозило столкновение с ним. Но я хоть и оскорбленный психологической пощечиной, все же собирался возобновить посещение его лекций, начиная с этой недели.
Гнев и обида притупили все прочие чувства, оставив мне только рассеянность и невнимательность. С самого утра лекции проходили как в тумане. Разум не мог сконцентрироваться ни на одной мысли. Но что-то заставило меня прийти к решению, вести себя так же, как г-н Вольф: как снежный принц с лидокаином вместо крови, с осколком льда вместо сердца.
Я уверенно шагал по коридору, рассуждая о людях, состоящих из льда и металла, особо не замечая того, что происходит вокруг. Толпа обтекала меня, никто даже не задел плечом, как это обычно бывало. Я не слышал голосов, и прочих звуков наполняющих университетское здание. Я не видел перед собой ничего, кроме пустого коридора, который на самом деле вмещал в себя тьму студентов. Я не чувствовал запаха, разного смешавшегося парфюма, гастрономических ароматов, поднимающихся со столовой на первом этаже. Ничего. Меня всецело поглотил мыслительный процесс, ноги сами несли, повинуясь командам мозга, которые я вроде не давал. И когда кто-то вцепившись в мое плечо, бесцеремонно втащил в темный кабинет архива, мимо которого я имел несчастье пройти, я даже не понял, что такое произошло и почему картинка перед глазами сменилась.
- Это как понимать, а? – Г-н Вольф прорычал гневный вопрос мне в самые губы, упираясь руками в стену по обе стороны от моей головы.
- Что? – Я не успел ни понять вопроса, ни узнать того, кто его задавал. Я видел только прихотливо изогнувшиеся надменные губы и ощущал взгляд, скользящий по моему лицу, как хирургический скальпель.
- Ты сбежал! – Напомнил мне он, уже не склоняясь ко мне, а держа голову подчеркнуто прямо и высокомерно, слегка запрокинув.
- Мне просто нужно было успокоить родителей, извини, что не разбудил.. – Я виновато опустил глаза. Теперь он не казался таким уж чужим и недосягаемым. Я робко обнял его за шею и стыдливо поджал губы, прежде чем два дыхания слились в одно.
После пяти мы ушли вместе. День был теплый, что не нравилось ему и вызывало радость у меня, ощущалось неумолимое приближение лета. Мы прогуливались по парку, как тогда зимой. Навстречу нам попадалось много парочек, родителей с детьми, стариков с собаками и внуками. Я чувствовал себя неловко, казалось, все, кто на нас смотрел, знали всю историю моей и его жизни, во всяком случае, лица у них были именно такие, какие бывают у тех, в чьих руках тайна. В отличии от меня, Юлию было все равно до глубины души, кто о чем думает, что знает, о чем подозревает и что не одобряет. Он был как всегда уверен. Но когда мы прощались, из уверенного он обратился в самоуверенного, и проигнорировав мое немое возражение, медленно склонился ко мне, касаясь щек кончиками пальцев, ласково и продолжительно поцеловав в губы.
На моем, побледневшем до самых губ, лице загорелся кирпичный румянец. Его Высочество Невозмутимость ничуть не смутило, что мы находились в достаточно людной части парка, что моментально стали самыми любопытными объектами. Бросив на прощанье пару ласковых слов, развернувшись, он не спеша зашагал по аллее, ведущей к центральным воротам парка. А я чуть добровольно не отдал Богу душу, ощутив весь ужас случившегося. Я-то наивный, собирался лет пять свыкаться с мыслью, что моя любовь мужского пола и еще пять учиться не замечать реакцию общества на это явление. А тут меня словно в прорубь окунули без моральной и физической подготовки. Я кинулся к другому выходу из парка, что был ближе к моему дому, стараясь не слушать никаких голосов, чтобы не услышать ничего обидного. Мне как самому последнему параноику казалось, что произошедшее средь бела дня событие уже облетело в устной форме, даже самые дальние уголки парка.
Оказавшись дома и переведя дух, я написал Юлию смс, вложив в него все нервное от моего эмоционально-поврежненного состояния, он спокойно ответил, что я зря так переживаю из-за простых вещей. Простых, да? Простых? Ну конечно, такие шоу нынче в каждом парке каждый вечер показывают актеры-любители. Я даже не смог уснуть от пережитого стресса. Самообладание ко мне вернулось вместе с рассветом. Я напросился в гости к Юлию, требуя, чтобы он хоть весь вечер, хоть до утра объяснял свое поведение. Он посмеялся, его позабавило и искренне удивило мое отношение к «простым вещам». Он-то делал, что хотел, не задумываясь, как это выглядит со стороны.
Г-н Вольф поил меня душистым вином, способным любую компанию лишить трезвости, охотно вел со мной беседы на нескончаемые темы, вытекающие одна из другой. Взгляд его мертвенно-ледяных глаз уже не был таким невыносимым, а сделался загадочным. Я не мог не поддаться чарам рокового красавца.
Выпито было всего по два бокала, мысли остались ясным, если не брать в расчет дурманящую влюбленность, а телом уже командовали страстные порывы. Я тянул Юлия за галстук, наклоняя к себе, заставляя поцелуи сочиться в рот более сладким нектаром, чем вино. Обнимая его, я ненавязчиво погладил коленом между ног, что сделало его неудержимым, страсть затуманила взор, обещая мне страдания от удовольствий. Он был тем, кем я его считал – жестоким и ласковым хищником. Грубая страсть в его исполнении возбуждала своей бесконтрольностью. Но разве я мог думать, чем все это аукнется, я просто дразнил зверя.
Юлий втолкнул меня в свою спальню, я без сопротивлений упал на постель. Он приблизился к краю постели легким смертоносным шагом с улыбкой старого распутника, снял с себя черную рубашку, которая сливалась с темнотой в комнате. Он был непозволительно красив, светлая кожа светилась обволакиваемая тьмой. Опираясь руками о постель позади себя, я отполз на почтительное расстояние, Юлий опустился на колени и подполз ко мне, провокационно качая бедрами. Склонившись ко мне, я услышал возбуждающий рык и тепло дыхания на шее, это подстегивало страстный настрой. В следующую минуту на полу в хаотичном порядке были разбросаны предметы одежды, моей и его. Волнение окрасило щеки красными пятнами, я старался не проронить ни звука из судорожно закушенных губ, но он подступил вплотную, руки скользнули по моей спине и бедрам, вкрадчивыми дразнящими движениями вызывая приглушенные стоны и томные вздохи. Тело напрягалось и извивалось под бешеным натиском настойчивых касаний. Я тесно прижимался к нему, оцарапывая бедра и оставляя синяки от пальцев. Его ласки составляли странный контраст, он был нежен и в то же время, дерзок, порывист и жесток. Казалось даже, что он заботился только о собственной усладе, когда мои стоны обратились в крики от вторжения в податливое тело. Его руки крепко держали меня, подхватив под бедра. Каждый срывающийся с губ крик боли и стон удовольствия подстегивал его. Единственное послабление, которое он себе позволял это вкрадчивое мурлыкающие приглушенное рычание изнеженного хищника. Я не слышал, как трещит ткань простыни под моими пальцами, но слышал мерный раздражающий скрип стальных ножек кровати о паркет. Я погладил его горящую кожу спины, впиваясь ногтями в кожу ему было больно и ужасно нравилось это.
Проснувшись рано утром я чувствовал себя не много не мало растерзанным, шевелиться не хотелось вообще. Я лишь поднялся на локтях, любуясь на спящего зверя: разомкнутые губы Юлия, алые еще от поцелуев, растрепавшаяся черная грива, беспорядочно лежавшая на подушках, длинные тени от ресниц на скулах и наконец, интрига – я точно знал, что его тело под простыней совершенно нагое.
Эпилог
Эпилог
Наступило лето. Весенняя сессия была сдана успешно. Родители часто пропадали за городом, даже не пытаясь увлечь меня за собой. У меня было много свободного времени, которое я разделял с Юлием.
Каждый день в его обществе был сродни захватывающему приключению. Пока я был с ним, со мной постоянно случалось что-то, белые листы моей жизни стали заполняться, а память больше не могла пожаловаться, что ей нечего извлечь из своих архивов. Он был для меня, как снежинки со своим уникальным узором или драгоценный камень, каждая грань которого отливает своим неповторимым. Я многое впитал от натуры Юлия и многим заразил его.
Кто знает, как это аукнется и что скажут родители, но мне все равно.
Как-то я спросил его:
- Ты говоришь, что я сразу привлек твое внимание. А что тебе во мне пришлось по вкусу первым?
Он усмехнулся, погладив меня по щеке:
- Потрясающая бледность!..
THE END
